Ольга Ш. - Вразнос

Так, если прибываю в 10… полчасика еще можно… ну, часик… если быстро на такси. Если все время писать «еще еду, задерживаемся»… Почти невозможно — смешно — в таком состоянии рассчитывать время. Смешно — невозможно — долго — но мы проломим. Выкроим этот час. Ничего, подождет.

Ну опаздывает же поезд — что я могу сделать!

Наконец, поезд упирается в платформу лбом. Притопывая, стою в очереди на такси. Быстрее! И вот — вваливаюсь в заднюю калитку Сашечкиного садика, грязная и загорелая, толкаю чемодан.

— Не беспокойтесь, я к вам не жить! — улыбаюсь расхлябанно.

Все в сборе. Весь цирк, весь двор. Джейн смотрит строгонько.

— Тарелку ей! Тебе какого вина?

И большую, большую мне тарелку, и кормите, кормите меня. Это я же — путешественница, это у меня же — красные плечи и черные ноги, и глаза — не для предъявления приличным людям. Смотрите, учитесь! Не все достается тяжелым трудом, что-то — падает в руки, если ты доверчив к миру!

Вся походная и поджарая, смотрю на Джейн. Ей — меня вежливо расспрашивать. Ей — играть хозяюшку. Терпи уж. Она не была там, где живут Вусмерть Уставшие и Не Задающие Вопросов. Она из него бойфренда лепит. Которого можно к родителям пригласить. Она его на английский переводит. Ну-ну.

Я смотрю на их садик: это — мой садик, мои листики и деревья. Не для них, для меня сажен. Шашлык. Мва… давайте сюда и шашлык. Вино… Я — лечу. Показывай, показывай мне свою девочку и свой рай. Меня сейчас этим не уешь.

— Привееет! Суп, шашлычки! Да ты ешь, ешь! — ах, это знакомое, сытное, вкусное, соблазняющее «е-е-е-ешь!».

Я машу лапками:

— А там такое, такое!

— Агааа, — смотрит насмешливо. — С собой привезла?

— Да как-то нет.

— Ну, ладно! Еееешь! Потом расскажешь!

— Смотрите, ежик!

Я, я, никто другой — я заметила ежика в траве! Есть ли предел счастью? Ко мне сбегаются птицы и звери, и сказка следует за мной по пятам. Сказочный ежик переливается психоделическими иголками, чихает, подмигивает из-за колючек.

Джейн, и Сашечка, и Вася сидят и без интереса смотрят на негигиеничное четвероногое, заползшее к ним в садик. Вот этими пальчиками они заработали денежки, чтоб снять домик. Вот этими глазенками насверкали, чтоб привлечь друг друга, посреди пустыни наскребли себе Дом, Сад, Еду, Вино, Любовников.

А вот ежики — это сверх программы.

— Да где же?

— Да вон же!

So cute. Ежик сразу свернулся, едва дав рассмотреть свой лысый носик и подслеповатые глазки. Сомкнулся плотным комком. Может ждать вечно, пока опасность не отступит. У него своя программа. У них — своя. Ну и я вокруг летаю… Пока.

Джейн и Сашечка смотрят на ежа со скукой. Строгие дети. Сегодня они не играют в so cute.

Сашечка рассеянно капает на него пивом, еж — не ведется, еж намерился терпеть. А у Сашечки опять опускаются тяжелые веки, и, несмотря на весь рай, аккуратно устроенный, собранный — друг, девочка, дом, барбекью — он чернеет.

Добро пожаловать в родной город, стрекоза!

Какой нежной почти-тишины мы требуем от других! Вот за окном протапливается рассвет. Ангелы-истопники ходят, сонные, постепенно просыпаясь, подкидывают полешко за полешком. Хочется, чтоб я встала с кровати, а он, тихий, слегка пошевелился — складки простыни легли по-новому. …Промычит-простонет что-то нежное, но не выныривая из сна. — Ты ок, манечка? — но размазанно, почти неразличимо.

Мммм — и снова тишина застынет. И я хожу одна, на цыпочках. Потом — заводится, мурлычет…. Разогревается… Потом — лежать в лапах, потягиваться, а потом почувствовать, завестись, выгнуться. И после — отпить вино.

Мы танцевали всю ночь с Черным Алексом. Рядом расцветали лица. Две маленькие грязные комнатки, как всегда — развернулись в лабиринт. Под потолком — висела какая-то флюоресцентная рыба, я прыгнула и дала ей в нос. Рыба закрутилась и вытаращилась в изумлении — то на меня, то на Алекса, и опять на меня. Ну и люди! Ну и одежда! А прыгают как!.. Трансовый «придворный фотограф» ходил кругами и щелкал нас. Вот она, фотография, в альбоме: у меня безумное и счастливое лицо, он — в своей черной куртке, голова качается, как у черепахи, очки блестят, губы сплющены в улыбке.

Моя рука на его плече, улыбка — в сторону музыки. Картинка полного счастья.

— Все так прекрасно, нууу, плииз, останемся!

— Ну, пойдем, — повторяет он. — Пойдем домой… Что нам, дома заняться нечем?

Все так прекрасно, прекрасно. Но дальше будет все то же. Так было уже тысячу раз. И почему бы не пойти. Какая-то крошка из радости исчезла, и ах — сразу стало скучно и низачем.

— Ну ладно уж, пойдем.

Ну не гнать же его, раз квартира свободна — пошли уж ко мне. Да что там лукавить — наконец-то у меня полная парти: сначала танцы до упаду, потом секс без устали.

— Заходи! — Он входит робко.

— Садись! — Он рассаживается нагло.

Ох.

Кажется, я опять пытаюсь играть Настеньку — рассаживать, и развлекать, и подтыкать подушечки. Но он не нужный здесь, чужой. Он не доигрывает или переигрывает. Ждет момента, а до момента — застыл, как ящерица. Все не то!

Перед зеркалом. Черная рука на моем белом теле. Ах, какой был бы кадр! Но в зеркало не сфотографируешь — засвечивается.

— Хватит порхать, пора за дело!

И мы неловко, гуськом, не разлипаясь, идем в спальню, — и, как всегда, идем на рекорд, но магии в этом нет.

— Я, пожалуй, в другую комнату пойду. А ты здесь спи.

Хм, раскинулся, ишь!

Я маюсь, пью воду, меня ломает, не заснуть, а спать хочется, не напиться, и все же в бока пойдет, и послезавтра понедельник и на работу, и опять весь этот джаз… Спасите-помогите! У меня дома — лишняя громоздкая вещь! Не расслабиться, ноги не вытянуть, место занимает, свет застит.

Вот налип! Теснит… Жарко. Душно от него. Кыш, смоляное чучелко! Разлегся тут! Неужели он надеется на весь день тут зависнуть? Ужасная мысль! Фу!

— Оставь меня в покое. Не хочу.

Ненавижу, когда кто-то стоит в дверях комнаты, преграждая мне выход. И не надо ко мне руки тянуть!

— Я сказала — не хочу. Давай уж… оденемся и пойдем, — говорю я тускло, намекая: давай уж ТЫ — оденешься и выметешься отсюда.

Он видимо подчиняется, прыгает на одной ноге, натягивает свои кожаные штаны — какая пошлость, я уже не говорю про гигиену!.. Я вздыхаю — вот, сейчас наконец уйдет. Радости не будет, но хоть покой. Какая радость! Все остыло, волна — ушла. Хоть поспать перед тем, как все опять навалится.

— Заткнись! — вдруг орет он на меня, дергает за ногу, валит на кровать…

И корчит такую уморительную рожу, «а вот я тебя съем!», что я не могу не ржать.

Как будто поезд пронесся — и выбросил меня со свистом в другой совершенно мир, где все мирное, и я не злая.

И я добрая, как свежевыпеченный хлеб.