Ольга Ш. - Вразнос

Некоторые кораблики стоят пустые и даже надолго покинутые. Я тоже хочу однажды хоть недельку пожить в таком странном доме. Тихо плыть вниз по речке. Выходить из кораблика, в дождевике, и возиться со шлюзами, а потом плыть дальше, по узким каналам, между кустов и тонких тропинок с велосипедистами и широких пастбищ с коровами. Ведь даже вот тот, с мусором наверху и пустыми ведрами — его же можно починить — или хотя бы договориться с хозяином и иногда там жить… Плавучий домик.

Гуси спят. Днем они гуляют по парапету, и каждому мается их сфотографировать или подразнить.

— Поехали ко мне? — говорит он. — Поехали, наконец, ко мне! У меня тоже не шумно. У меня есть тихая музыка. Я же давно тебя зову! Почему б нам сегодня не послушать музыку у меня? У меня тоже тихо!..

От него исходит ровный жар, эта трясучка, которую я так хорошо знаю. Течка. Гон. Он — такой же, как я. Слов не надо, если есть — жар. Это напоминает упражнения из учебника: я хочу секса, ты хочешь секса, я тебя хочу — и я не прочь, ну так что же? — да не сейчас!.. ну же, детка! Не кобенься. Я не кобенюсь, но и не хочу давить, и чтоб на меня давили. Хотим и хотим, ходим и ходим. Как-нибудь попробуем. Это не уйдет. Я ведь — такая же, как ты… Но сегодня так тихо… Так хорошо… Вода обнимает островки рукавами. Огоньки чертят зигзаги в воде. Вот дедушка вышел почистить кораблик, собачка от проходящей пары рванулась к нему. Он поставил швабру, наклонился…

…Ну, хорошо, хорошо, поехали, поехали к тебе! Нипочему, просто так, я так решила!

Скажу твоему черному зверю «да» — и скажу моему черному зверю «да». Я умываю руки, я ни за что не отвечаю, пусть эти черные звери теперь — договариваются между собой!..

…Разодранная с одного бока софа, из которой, как из плюшевого медвежонка, лезет начинка. Покрывало цвета полинявшего после зимы ежика, украшают жилище. Бутылка дешевого вина на столе. Первую минуту в чужом доме всегда интересно. Потом начинаешь замечать грустные детали. Потом натыкаешься на чужое тело, тебя находят губы — и дом пропадает, только тело и жажда — и все.

— Бейби, почему б тебе не пойти на кухню и не найти там стакан для вина? — «вина» он произносит гордо. Это ужасное дешевое пойло дерет горло, но я пью его и пью — жажда, только сейчас я поняла, как мне хотелось пить… Я вытираю рот от красного и оборачиваюсь к нему…

Он лежит на матрасе, раскинув ноги. За эти часы он взял меня и выпил. Мне хорошо, как съеденному хлебу, но я не чувствую благодарности. Я достигла destination. Хлеб — для того, чтоб его съели, вино — для того, чтоб выпили. Я — для того, чтобы… Я не чувствую благодарности. Так было нужно.

— Ну не самый ли я счастливый человек на земле? Лежу, пью вино и принимаю в своей квартире такую красивую девушку?! — Я киваю, пью вино, улыбаюсь — но все это над, над туманом. Главное случилось, слова тут не нужны. Просто впервые вместо черной дыры — сытость.

Потом, голый, прячась за дверью, идет провожать, когда такси сигналит на улице. Таксист встревоженно озирается, уловив мое распаренное тепло.

— Вам куда?

— В центр.

— Хорошо отдохнули?

— О да!

Пять часов утра. Усталость. Веселое, птичье утро. Идут по улице одинокие, закрытые или искательные прохожие… Вы заметили? Все или закрыты, или искательны… Но не я. Я — не проект, не загадка, не вопрос. Я случилась.

Я — парное блюдо, и таксист несет меня, как официант — дымящуюся баранину. Сижу в углу машины, как маленький собственный пимп, и дергаю эту дымящуюся куклу за ниточки: да… нет… нравится… ха-ха-ха. Я вежлива и распарена. Таксист пьян. Даже если б я говорила: «косинус, география, Линкольн» — он бы отвечал: да… нет… ха-ха-ха.

Таксист пьян мной, ночь пьяна движением такси, мир пьян мясом…

Так и должно быть.

— Подержи, — Сашечка передает мне сигарету.

Я кладу ее на пластиковую обертку огоньком.

— Ну когда ты научишься?!!

Сашечка нежно — к сигарете нежно, а не ко мне, — передвигает окурочек.

— Что ты мне вчера написала — круто. В точку!

Вчера он вызвал меня поздно — в два часа. Зевая и чувствуя, как подушка гудит, притягивая мою голову, я сочинила: «your local friendly slut’s working hours — 11 pm to 1 am. Еnjoy our services». И нажала «послать» — и тут же пожалела: немного слишком сильно!

Просек, значит. Хорошо.

— Я как раз пил с Колей — и прямо заржал. В точку!

Он всегда аккуратно подчеркивает, с кем он был, с кем он пил и какая девочка — «его» на данный момент. Это вроде бюллетеня о здоровье короля, который любой из подданных знает наизусть.

Вдохнули по линии. Я, как водится, неряшливо, белая пыль веером раздулась по крышке.

— Когда же ты научишься?!!

Наверное, я никогда не научусь, наверное — вещи всегда будут от меня разлетаться, разбегаться… А люди — или прилипать намертво, или оставаться необъясненными. Или — и то и другое… Но тебе-то что. Ты живешь на другой скорости. В другой зоне ясности. Ты знаешь правила, а не рвешь все сослепу.

Благослови тебя бог.

Мы с Черным Алексом выходим из «Зева демона» и берем такси. Мы легкие и какие-то ватные, распаренные, наши тела — однородная субстанция, колени скручиваются в спираль и распрямляются, скручиваются и распрямляются.

Мы разговариваем — не звери же!

— Ты видел ту девушку в белом?

— Ты видел девушку в зеленом?

— Она милая.

— Она славная.

— Она замечательная.

Он смотрит на меня, как веселый охотник с сетью — заходи справа, заходи слева.

Мне хочется сказать:

— Алекс, прими более человеческое обличие! — Я сажаю его в такси, надеясь, что таксист не заметил, что у Алекса три руки, три ноги и четыре черных зверька между ног.

Высаживаемся из такси и идем по кромке поля, и поле колышется, как под музыку. Трава прислушивается то к чему-то справа, то к чему-то слева.

Я раскрываю руки и показываю: поле широоокое. — Он сводит руки: а посреди поля — скамееечка. Маахонькая. А на скамеечке — можно потрахаться.

Я развожу руки: поле большоое. Я бы в нем потрахалась, с травой туда и сюда, но — мокро. И скамеечки никакой быть не должно.

А он становится доброй бабушкой с пирогами и улыбается от уха до уха:

— Ну должна быть скамеечка, должна быть!

И мы бредем по колено в траве, и — оп-па — там есть маленькая скамеечка! И столичек, в сопливых потеках от дождя. Он встает на колешки и вжаривает мне. Мы укрыты черными плащами и составляем зверя о двух плащах.

— Хорошо. Огоньки, — говорю я, выглядывая из-под плаща, как из домика.

— Хорошо. Мне нравится твоя …дырка-киска.

— Как ты можешь говорить так — дырка-киска!

— А что мне говорить — я ее чувствую. Уверяю — ей тоже нравится.

— Поехали лучше домой.

Мы отлипаем друг от друга и идем по краю поля, и бредем, в плащах, как живые палатки, с отдельным светом.