Ольга Ш. - Вразнос

— Послушай, ты не мог бы позвонить полицейскому? Ему нужно только одно: что ты проверился и здоров.

Долгое молчание. Молчаливая брезгливость. Но голос мягок, пусть и устал.

— Я в Германии. С туром. Если тебе это надо, то приеду — позвоню. Хорошо?

В следующий раз приходит только рыжая Рейчел и смотрит на меня во все глаза.

— Ну как, он позвонил?

— Нет. Дайте нам телефон, и мы сами выйдем на него.

— Я все-таки еще постараюсь пробиться…

Потом я узнаю. Его юрист сказал: нет шансов. Правосудие, факты — все на ладони. А шансов нет.

Да, все это было бессмысленно, нелепо, ненужно — как все, что я начинаю. Как веером распылившаяся дорожка, как огонек сигареты на пластике, как разлитое вино…

Я — не та, кто усмиряет вещи и людей. Я не могу жить в недобром, преступном мире. В мире, где мне так активно хотят — повредить.

А Сашка — умный, он знает, где его могут схватить за жопу, где он может вывернуться. Он и в больничку-то пришел, посмотрел на черные рожи с коростой — и ушмыгнул в частную клинику.

«А они увидят в крови белый?» — спросил Сашечка.

А мне, как честной гражданке, нечего скрывать.

Ах, мне все уже равно, поскорее бы все кончилось!

— Хорошо. Вот его телефон. Но он может не взять трубку сразу. Обычно не берет.

— Мы знаем, как действовать в таких случаях.

Когда ему позвонили — этот очаровательный молодой человек очаровал и полицейских.

Зачем вы раскопали этих других партнеров? Это же не обвинение — вы сами. Вы что, хотите, чтоб он гулял по улицам и распространял? А бесплатный абонемент в клубы вы не хотите ему дать?

Розовый Эмет и рыжая Рейчел ходят ко мне, звонят, мучают меня и мучают мальчиков.

Бедный Вася страдает:

— Замучил. Звонит, звонит. С моим английским — тяжело. Но я сделал все, что мог.

Алеша назвался другим именем, перенервничал.

— К сожалению, у нас плохие новости: судья прекратил дело.

— Прекратил? Вот просто так прекратил? Ах, какой шалун!

Через пару недель ко мне на почту сваливается письмо: «Вы, наверное, возмущены тем, как вас представили на процессе. Мы можем вам помочь представить дело в истинном свете».

И адрес скандальнейшего, грязнейшего, бесстыднейшего таблоида.

Пять раз усаживаюсь писать ответ: я не возмущена и не поражена тем, как меня описывали на процессе.

Это вообще не имеет отношения к делу.

Я возмущена и поражена, что судья терял время и копался в блокнотиках, вместо того, чтобы отнести две пробирки в лабораторию на анализ.

В две секунды вопрос был бы решен.

Я возмущена и поражена, что судья, отпустивший гулять по улицам человеческую бомбу, начиненную смертельным вирусом, пошел домой, потрепал своих детей по волосам и лег в кроватку, довольный собой.

Но я не отправлю письмо.

Пару дней мы взвешиваем, сколько стоит честное слово такого журналиста — честное слово не разглашать имена и не публиковать фотографии.

Потом до нас доходит.

Цена этому слову — пшик.

Так я и не прославилась всенародно.

Макс выходит на кухню, брякает кружками необычно долго, открывает ящики.

Бряк! Шшшу! Звуки становятся более злыми. Звуки хотят, чтоб их услышали.

Это громкое, показное «кхе-кхе» — берет меня за шкирку и переносит в другую вселенную.

Я жду, медлю, злость и желание внимания копятся в воздухе, спичку поднеси — будет взрыв… Все. Дольше ждать нельзя.

— Бряк!

Все. Надо выйти.

— Ну что там? — самым невинным, «я только что проснулась и ничего не знаю» голосом.

Он уже все нашел. Сидит с кисло-обвиняющим видом. Как-то сразу скособочившись внутри свитера так, что видно — ему хреново. Рукава висят. Ворот на одну сторону. Медведик.

Таблетка прыгает в стакане.

— Начинаю заболевать.

Ни разу не было, чтоб аспирин спас. Маленький бесполезный ритуал.

— Пожааалуйста, не заболевай!

Идет в комнату, ложится на постель, в халате поверх свитера. Может, и не заболеет. Ждет.

— Я выходить уж сегодня не буду.

Но пока — не постельный режим.

Домываю посуду. Вешаю на мойку желтые перчатки. Правая порвалась. Правая рука — парнАя, мокрая, сморщенная. Не забыть купить перчатки.

— Что тебе купить?

— Все!

Список еды как стихотворение, белое. Белое, скучное.

Курица.

Каша.

Сок.

Прихожу, ставлю сумки в коридоре:

— Ты как?

Выходит из комнаты, хмурится:

— Я? Все так же.

И, конечно, про перчатки забыла. Опять надеваю старые. В правой — хлюпанье воды.

И ночью — шум, шорох из комнаты. Потом — молчание. Лежит, смотрит в стенку. Ждет.

Ночные часы расплываются, как чернила на промокашке. Доползают до краев дня.

Заболевает или нет?

— Поставь мне водички — и спи.

Он так деловито болеет. Он с такой готовностью стареет. Он так пронзительно смотрит на меня:

— Ох, плохо тебе будет! Ты же — не привыкла болеть.

Он — привык. Он — профессионал маленьких недомоганий: то в боку колет, то из носу течет, то живот болит… На тумбочке — стакан воды, платки, микстура. Аккуратная тумбочка больного. А я?..

Да. Я — не привыкла болеть. Простуда для меня — катастрофа, насморк — свидетельство провала, бульканье в животе — серьезное обвинение.

Лучшее лечение от всего — часика два в спортзале.

Просыпаюсь в девять. Звякает какая-то кувалда за окном. В его комнате — тишина. Сонная тишина. Как он там, во сне, — выздоравливает или просто преет в коконе халата?

…Прислушиваюсь к тишине, наскоро записываю сон.

Кто здоров, кто болен?

Я — больна.

Я пришел домой… Желтые потоки воды текли из-под двери. Моя принцесса сидела в ванной, скорчившись в форме буквы Ф.

— I’m scared… Scared of dying… Я боюсь, что я умру, пока тебя нет… Я боюсь.

Я сдернул джинсы, они вывернулись, черные трусы глянули своей не очень чистой изнанкой… Мои нежные, нежные и нужные ей вещи, вещички, лежали там, свернутые в комочек, весь долгий день, пока она сидела в ванной, а бедняга Алекс работал на заводе и ходил в желтый офис мистера Д, и скалил зубы, — скалил зубы и корчил клоуна, чтоб они думали: этот прикольный Алекс — не будем его увольнять, он веселый парень!

И все для того, чтобы у нас была эта клетчатая квартирка, похожая на ящичек со швейными принадлежностями… Но в этой квартирке целый день она сидит и думает обо мне, и ей кажется, что она умирает.

Глупый Алекс, в первый месяц я ей сказал: хочешь, я куплю тебе швейную машинку — шей, не скучай все время по мне. Но она обхватила меня своими маленькими ручками, испугалась — и на следующий день не смогла успокоиться: пришлось мне пропустить день. Не знаю, приносить ее на работу в корзинке, что ли? Оставлять в шкафчике, прятать за большой трубой? Выдумывать поручения и забегать к ней каждые пять минут на секундочку… Но рядом с ней я стану сумасшедшим, я выну ее из корзинки и зацелую при всех!