Ольга Ш. - Вразнос

(Встаньте, детки, встаньте в круг!) Что же сегодня все так скучно? Почему под ногами не качается пол, не мигает свет, одежда не летит на пол? Почему сколько мы ни пьем — все трезвы?

Я раскидываю руки, я Джизус Крайст. Урра! Я снова с вами — вот радость-то какая!

А зачем я пришла? Зачем же я приперлась, какие точки над i я хочу поставить? Я приходила сюда как проститутка, которой перестали платить — и она скулит под окном, чтоб обслужить мальчиков забесплатно. Но теперь даже это прошло. Что мне еще надо? Я все сказала по телефону.

Сашечка сползает со стула, роется, достает пульт, они с Васей усаживаются играть.

Вася за синего в кимоно, Сашечка — за красного. Бам — по мордасам. Присел. Отскочил. Сальто назад. И снова по мордасам — бац! Обманное движение. Взял в клинч. Отскочил. И ногой, ногой, ногой!..

— Ах ты так меня!?

Вася уходит пописать. Каролинка возится на кухне. Звонок мобильника.

Сашечка уходит. Гул голоса не удивленный. Но — черный. Возвращается. Что еще? Что у нас еще произошло?

Нам что, мало завязок для сюжета?

Кажется, уже все барабаны охрипли.

И точно, новость — тиха:

— Понимаешь… Джули — беременна.

Осколком старого голоса, когда я — самая близкая женщина. Мне можно сказать. Я ревновать не буду. Ну, буду, но насрать.

Джули — это та самая китайская «девочка-тоже». Фиолетовая кофточка, ногти-лепестки.

Я падаю на диван. Комната плывет. Еще и это.

Он появился перед ней — сияющий, нежный, ягодками кормил. Смотрел прямо в душеньку. Взял за руку и увел в ночь. В ночь, где не пыхтят, не просят. Красиво раздеваются, как взрослые.

Надеется, небось. В будущем — розовые поля, и они по ним плывут. С маленьким китайчонком между ними. Он же влюбился в нее. Она же это видела своими собственными глазами. Женское сердце не обманешь.

…Если он — от меня, а она — от него, то может все обойтись. Накачают драгз по самое некуда, получится нормальный ребенок. Мне про это все уши прожужжали там, в больничке.

Что я порю, это из другого сценария! Ты — все просчитывать взялась? Ты?..

Ты уже все запорола!

Аборт, конечно. Очередной аборт и очередная драма. Стряхнуть с рукава. Достать денег и оплатить. Ему не впервой.

И я — что я порю? Если он от меня, а она от него, то кто тогда получаюсь я?

Молния на черном мешке, неподвижные ступни под простыней, сопящий полицейский, Макс в неглаженой рубашке:

— Это ваша жена?…

— Да.

Мы еще раз идем на кухню.

Презрительно, но слегка нежно:

— Что ж ты так не заботишься о своем мужчине?

Черная игла попадает в бороздку. В воздухе — шипение, — как стая ворон, как гарь от костра…

Я ничего не вижу, я не слышу собственных слов.

Кто это «мой мужчина»? Ты? Макс?

Ты — мой мужчина? Смешно!

Условием договора было — не лапать, не смотреть, не требовать. Я и не. Я послушная.

Ты — мой самый любимый абсолютно чужой человек. Вот ты кто. Был.

Ты — тот, кто кончился и никогда больше не будет.

Да и я — кончилась. О чем мы?

Сердце у меня давно взорвалось. Но я еще оглушена взрывом.

Это нечестно! Даже мертвым — не надо врать.

Я о тебе не заботилась?

Я почти месяц думала — только о тебе. Только о тебе — и о мальчиках.

Вставала с постели — и меня не было, была только огромная мысль, бьющаяся в стекло, как гигантская моль: как они?

И не я ли чуть не грохнулась в обморок при вести — о твоем ребенке?

Меня больше не будет — и тебя не будет. О чем мы говорим?

Только не говори — «не думала о тебе»…

— Ну, признай, что ты — ни в грош меня не ставил! Использовал меня, как половую тряпку! Как ветошку! — и получаю пощечину.

Горящая кошка получает не больше прав, чем обычная кошка, пришедшая за молоком.

Сашечка выламывается из кухни. Из глубины комнаты — Васе:

— Проводи ее!

У порога я оборачиваюсь, бросаю назад, в черноту:

— Об одном прошу: скажи результаты.

И через три дня приходит СМС «негатив».

Навсегда останется у меня в мобильнике.

И мальчики — негатив.

И — Макс.

Мы гуляем по городу с Каролинкой. Каролинка — маленькая, как королек. Польско-тайванского происхождения. Из Голландии.

У нее детское личико. Детские ручки. Детский голосок. И большие сиськи. Она на шестнадцать лет меня моложе.

И еще немного о Каролинке: Каролинка спала с Сашечкой, болталась с Сашечкой, была приближена — и Каролинка совершенно не завелась. Мужик как мужик. Талантливый. Кокса много нюхает. Но никак не «он».

Они, наверное — иммунны. Могут, как Джейн, — прекратить. Могут, как Каролинка, — не начинать. Как получается?…

Каролинка тоже считает, что она — трагична. В нее влюблен пожилой виолончелист с мировым именем. Вот. Дать — не дать, ответить — не ответить?

Ее трясет от невероятных возможностей, от ответственности: кому ссудить свое маленькое тело.

— Я ленивая, — сетует она. — Мне надо музыкой заниматься, а я!..

Мы заходим в ночную забегаловку, продавец изгибается и скалится на Каролинку:

— Только для вас!

И поливает чипсы за три копейки кетчупом на копейку — жестом официанта, подающего лобстеров в Харвей Николсе.

А я беру ее за руку и делаю злобное лицо.

И кетчуп в его руке пересыхает, и он делает лицо «понятно-понятно».

Тут такой город: половина — лесбиянки.

Это мы так прикалываемся.

Мы садимся на узенькую скамеечку и кормим друг друга чипсами, и я показываю ей ту знаменитую СМС: «Сорри. Я сделал много плохого. Давай встретимся-поговорим. Алекс».

Увидев подпись, она застывает, чипс выпадает из крошечного ротика:

— Как, Сашечка?…

Секунду врубаюсь:

— Сашечка? Почему Сашечка? При чем тут Сашеч?.. А! Ха! Нет, ты что, не боись — их просто зовут одинаково. Черный Алекс и белый Алекс.

(Моя жизнь — дешевый каламбур.)

Она вздыхает с облегчением и дожевывает чипс. И мы выходим из заведеньица.

И идем по улице. Огоньки. Она говорит:

— Давай улетим в Турцию? Прямо сейчас. У меня есть деньги.

У нее, соплюхи, деньги есть! А у меня нет.

Нет, не так: у нее, соплюхи, есть СОБСТВЕННЫЕ деньги. Она их заработала. Наиграла на большом рояле вот этими малюсенькими лапками.

Они все-все-все считают себя трагическими фигурами. И все — на Рождество едут к маме.

— А паспорт?

— И паспорт!

— А у меня паспорт — дома.

И мы идем домой. Но я не собираюсь улетать с ней и сейчас.

Хотя могла бы.

…Странно, что я еще двигаюсь, разговариваю, шучу, примеряюсь к чужой жизни… А все уже уплыло, свернулось колечком — и давно. Счет уже идет на недели, месяцы. Пора написать на стене дату и класть цветочки на годовщину: все кончилось тогда… Но я еще — гуляю, планирую, куда поехать, выслушиваю чужие признания…