Ольга Ш. - Вразнос

Голова плывет — а руки достают блокнотик и листают расписание.

Партнер дал мой телефон? У кого это мой телефон? Это может быть — или Черный Алекс, или Сашечка… Проверился, узнал, — побежал спасать меня.

Узнал? …Сашечка? Конец света.

Или? Может, это Крис. Может, это злая шутка, может, это Крис.

Да, еще возможно…

Говорят — люди обычно в страшное не верят, сопротивляются, — даже тогда, когда уже точно все подтверждено. Я почему-то верю — сразу.

Я верю. Я только решаю, что теперь делать. Когда удобнее прийти на проверку. Кому что говорить. И кому — не говорить ничего. И — кто? Черный Алекс или Белый?

И все же… (может, все же это — Крис). Звоню реплаем.

— Это центр? Вы мне звонили? Нет, кто-то мне звонил и…

Пять минут свистящей надежды…

— Да, ваше имя есть в наших записях. Так когда вам удобнее провериться?

Дверь закрыта. Наглухо.

…Почему-то мне выпало — самое страшное на Земле слово. Слово, которым люди бросаются друг в друга — когда шутят неосторожно, неполиткорректно, грязно. Никто не признает это слово своим. Теперь оно — мое. ВИЧ, СПИД.

Все, во что вы не верили.

— Да, спасибо, в четверг мне удобно.

Я третий раз берусь за ручку двери.

Что-то надо купить… Молоко, хлеб, к чаю.

Две СМС-ки идут, к Сашечке и к Черному Алексу.

«Как дела?»

Ответ от Сашечки:

«Зашибись! Прошел в финал».

«Все прекрасно!» — от Черного Алекса.

Ну, раз в финал — лучше не беспокоить.

Тормошу Черного Алекса, с подковыркой:

«Как дела со здоровьем? Ты точно уверен, что все нормально?»

И ответ: «С тобой уже связались?»

Все зеркала почернели. И воздух… Что-то произошло с воздухом.

— Когда ты узнал??? — пишу ему.

Еще не в силах сложить два и два. Еще выстраивая невинненький сценарий: почувствовал себя плохо, проверился, и тут же дал мой телефон.

— Я диагностирован в 2001, — приходит ответ.

От меня осталась только оболочка. Сашечка… Вася… Алеша…

«Ты — преступник!»

«Да, я сделал много плохого и теперь раскаиваюсь. Давай встретимся, поговорим», — пишет он.

…Нет, я действительно — лауреат премиии Дарвина. Я что, не знала, что Африка — рассадник СПИДА? Зимбабве — не должно ли было бить в уши, как тимпаны? Что тебе. Африка — это Чунга-Чанга из детства? Личная сказка? Порнуха на экране? Выдумка?…

«Потому что этот СПИД в кажной бабе там сидит»… Откуда это?.. Я что, не знала? Ах, меня никогда не обижали? Кого угодно — но не меня. Милую и пушистую.

На, получай!

…И это еще не самое страшное! Как бы мне самой не оказаться — убийцей. Злом.

Саша… Вася… Алеша…

Обстановка — зеркало, кровать, застеленная черным, пианино, омерзительная мокрая лестницей за окном, с вечной мокрой вороной.

Я уже изрядно пьяна. А я трезвой тут и не бываю. Эта комната закрыта для трезвых. А как тут качается пол! Ни в одной сухопутной комнате так не качается пол!

Помнишь, как ты поднимал ноги и переставлял, как журавль, а я пробегала до туалета рывками, как между взрывами гранат? Ты вытаращил невидящие глаза: свет мигает! И встал, шатаясь, протягивая незрячие руки… Еще и не то может быть, если взять полпакета МДМА и снюхать за полночи.

На мобильнике у меня осталась фотка от того вечера: мы, голые и «упоротые» — с растопыренными глазами смотрим в зеркало. Он урод, и я урод. Красавцы!

Как они отмоют, починят комнату, когда ты съедешь? Как зафиксируют пол? Как починят свет? Как сдадут новому жильцу? Какие ему будут сниться кошмары?

Тут в каждой вещи — как чертик на пружине, сидит паническая атака.

Мы с Васей сидим у зеркала, я — элегантная как рояль, с бокалом вина. Сашечка с Каролинкой — за столом.

Все, казалось бы, привычно и знакомо.

Вася ежится от моей близости. Его нога — сама ползет к моей ноге.

— Знаешь, я просто не могу смотреть спокойно на такую обтягивающую одежду, — говорит он тоном «черт меня побери, мадам, если я сейчас не ущипну вас за жопу».

Хотя обычно только хмыкает и качает головой на мальчиков «охо-хо-нюшки», но сегодня он в ударе… И я вся такая тонкая и в джинсах. Это он зря. Сегодня здесь все не о том. Но Вася про это не знает. И у него шевелится в штанах, а у всех, кто в теме, шевелятся волосы на голове.

Я отвечаю смешком: «все шалите, барин!» И вспоминаю — башку-то мне не отрезало — какой у Васи классный.

Каролинка блестит глазками и мелкими глотками отпивает бокальчик.

Саша зовет меня на кухню. Кивает — не вижу. Кивает — не вижу. А! Иду.

Я слегка испортилась, я не различаю знаки.

— Ну, что? Рассказывай.

Я повторяю то, что уже сказано. Звонок. Проверка. Позитив. Признание Черного Алекса.

— Понимаешь, он выглядел таким здоровым, таким бойким… для своего возраста. Чистая кожа, зубы…

С гадливостью машет рукой. Плевал он на Черного Алекса.

— Я ж тебя спрашивал: ты чистая?

Какая гадкая чужая фраза. Какое слово! Это как «белый». Не наше слово. Дворовое.

Слово — мира страха. Регулярных проверок. Из мира тех самых взаправдашних проституток, которых он еще в двадцать лет снимал. Останавливает мент. У нее проверяют паспорт. А паспорта, конечно, нет. Ну, понятно, даешь десятку.

Вот из такой глубины все идет. Вот из такой.

— Чистая! Ты так говоришь, словно я уколы не колол. В жопу. Сам себе.

У него тяжелый подозрительный взгляд. Я игралась и хиханьки. Вляпалась и чуть его не утянула.

Я! Кто я? Неизвестно кто, перезрелая, старая игрушка, которую лишь допускали до игры…

И он! Вы смеетесь! Столько таланта, работы, столько надежд… И все — еще! — только в самом начале.

Сколько позади — побед, концертов, женщин.

Но сколько еще — впереди!

Его НЕЛЬЗЯ разрушать.

И принял он смерть от коня своего. От плюшевой, старой, привычной, верной-без вопросов игрушки! Нет, невозможно!

…Его-то за что — он же правила игры знает? По-жесткому, по-дворовому. Он выжил. И не через такое проходил. А меня «никто никогда не обижал»!

В мраморном молчании возвращаемся в комнату.

Каролинка попивает из бокальчика и весело крутит головой. Вася мудро улыбается — не понимает, что там, черное, страшное — идет за кулисами?

— Ладно, — кивает Сашечка. — Будем считать, что все здесь свои. — Включая в круг посвященных Каролинку.

Эх, ходи изба, ходи печь, Настасья Филипповна для бедных!

— Я уверена — все, все прошло, ударило только меня. Понимаете? А теперь у всех ТОЧНО все будет хорошо. Теперь есть гарантия. Я пострадала за всех. А вам — вам-то теперь просто надо жить и жить, и играть на этих ваших пианинах.

И прочий шит на запинающемся английском.

Мне хочется всех утешить, простереть крыла… Я — мать, выклевавшая себе сердце, защищая птенцов.