Ольга Ш. - Вразнос

Я падаю на траву. Тут же везде дом — мы надышали, натанцевали проталинку. Под любым листком — стол и дом. Сплю, а внутри корочки головы толкутся круги, сполохи, звуки, прорастают бесконечными цветами бесконечные кактусы, мне в лицо летят дракончики размером со стрекоз… Цветные, щекотят.

— Ты ок?

— Я ок.

— Ты уверена, что ты ок?

— Да, совершенно уверена!

— Ну, мы все-таки рядом с тобой посидим.

Усаживаются вокруг меня кругом, как индейцы. Передают по кругу косяк. И трубочку. И беленькое в бумажке. Мои игрушечные индейцы! Мое названное, только что найденное племя! Говорят на почти понятном, но так сладостно уплывающем в милую неразборчивую скороговорку — французском. Я же знала, что кто-то найдется, что кто-то меня найдет! Что кто-то — всегда был!

Посередине — душа компании — улыбка в сорок четыре зуба, — Одри. Справа — тоненькая, с глазами заплаканной мышки — Марина. Слева — строгая, молчаливая, с мужскими руками — Дороти. И рыжая, которая девушка-викинг — она тоже с ними.

— Смотри, Марин, смотри, кого мы нашли.

— Кто это?

— Она спала тут под деревом.

— Она одна?

— Да. Она была одна и спала под деревом.

— Берегите ее, раз нашли. Не давайте ей спать одной.

— Не дадим. Теперь она с нами.

Я лежу посередине: найденыш, подкидыш, Маугли. Я случилась сегодня в первый раз за всю историю Земли. И я всем — радость.

— Хочешь?

— Что это?

— Немножко кетамина.

— Вы милые.

Я раньше не пробовала. Но не дадут же они мне вредного! Моя новая семья.

— Я немножко посплю.

— Спи, — Одри укутывает меня оранжевым пончо. — Мы тебя будем сторожить. А потом возьмем с собой. Ты теперь — с нами! Ничего не бойся. Спи.

Я не знала, что меня надо защищать, но теперь — кто-то есть, чтоб защитить — хорошо! Я вдыхаю все сразу — деревья, что-то белое, пыль, солнце, рассвет, ласковых дружелюбных зверюшек вокруг, лопочущих по-ненашему… Мир превосходно устроен. Стоило немножко подождать, чтоб так все наконец нашлось и совпало, чтобы — мое маленькое племя.

Я засыпаю еще на долгие три секунды. А когда просыпаюсь — мы уже собираемся, и день светел и сер, от парти осталось пожарище: вытоптанное место и серые деревья. И все в пыли по самую макушку, Одри тащит одеяло… Мы все улыбаемся от уха до уха, не в силах говорить… И меня везут в чудесный французский домик с чудным садиком, и меня ждет долгий отдых и долгий сон в теплых, добрых руках.

Настенька — заинька. У меня челка на глаза, а у нее — гладкий доб. Брови тоненькие. И губы маленькой смешной губошлепочкой, как будто она говорит «тютечка, чапочка» — и при этом улыбается.

— Бобик в гостях у Барбоса, — говорит Макс, когда я отпрашиваюсь. — А ну как дедушка нагрянет? Ну, поезжай, поезжай.

А мне нравится, что у нее все заемное, дорогущая квартира — ее — и не ее, и нравится, как она смотрит, как вещи разлетаются у нее из рук. Она не жадная. Добрая. Хотя не была бы она практичной — ей нечем было бы делиться.

Мы стоим посреди пустой и чистой квартиры, как две девочки в гимнастическом классе. Чисто, светло, просторно. Спинки пряменько, носки развернуть. Дисциплина бала. Быть легкими, держать спинку, мы идем спать в сквот — так конечно у нас должны быть платья от Карен Миллен, лучшее белье, и мы должны быть чистенькие-чистенькие! Это новая сказка про Золушку: Золушке дали пожить во дворце и немножко подружить с принцем. Это лучше, чем жить во дворце и замуж за принца. Значительно, значительно лучше!

Мы ходим по парти, двумя этакими Жучками. В зубах аккуратно носим поводок. Вообще домашние, и только недавно — ничьи. Подходим и заглядываем всем в глаза: хочешь побыть хозяином?

Ах, хорошо! Все — легко-легко.

Но Настенька — там. А тут — Рейчел. Должно же быть домашнее, в своем городе чудо, смелая и ласковая подруга, должно же быть?.. Я — попыталась.

— А где эта твоя подруга, c глазами на стебельках? Уже родила?

— Не знаю. Наверное.

Подруга с глазами на стебельках — Рейчел — пропала в гулком свете дня.

Мы познакомились на местном трансовом балу — балу кожевенников и мастеровых, бешеных тинейджеров и редких студентов-расстриг, под потертым зелено-розовым драконом — старым знакомцем, из которого лезет пакля.

Как странно, да — все то же, что в Лондоне — и совсем не то?! В Лондоне все — свежесрезанные, только здесь и сейчас. И с каплями росы.

Здесь они одним глазом косят за дверь, пересчитывают в кармане мелочь.

Законы физики здесь пожестче. Реальность стоит на страже у двери. Не врывается — но и не уходит. И в чилауте слышится: Шеффилд? Дыра. Да я оттуда родом, я знаю! — И еще: «Я совсем поиздержался! — Нет, это у меня в кармане — дыра».

…В ту ночь старые кожевенники и мастеровые вели себя весело и прилично. Совсем старики колосились в углах. Молодые ужирались в хлам. Была пара девочек в неоновых купальниках, со слегка подбитыми жирком животиками. И — красивая, с белыми ручалочьими волосами, с пластинкой на прозрачных зубах.

Дракон летал и вертелся, как новенький. Посередине ночи девушка с обручем во лбу разносила фрукты.

Я ежилась ключицами, как Наташа Ростова на балу, я раз за разом ныряла в музыку — чтоб окончательно расплясаться, раззадориться, забыться. Взмахивала руками знакомцам. Как приятно встретить их на парти! И как кривит от мысли, что те же люди — будут снова и снова попадаться, до скончания времен!.. Вот этот, дрожащий одной левой икрой, но удивительно в такт дядечка — он всегда. Столетний беззубый диджей — он всегда. Вот эта веселая тетка, толстая, в полном трансовом прикиде, зелено-розовые перышки на толстых руках — она всегда. Бабушка с грибами продает грибное варенье по пять рублей ложечка — всегда.

…Ах, Ольга, не бурчи! Все еще наладится. Только как бы самой не стать «ну, эта — всегда»!

Наконец — я легла на диванчик и попыталась наментить Лондон. Там вместо кожевенников и сантехников — итальянские официанты и прованские принцессы, сбежавшие из дома. Там Настенька… Все сладко поплыло и забумкало внутри головы. Мир свернулся в клубок. Может, развернется — и будет что-то новое.

И как всегда, надеясь на то, что меня найдут, я закрываю глаза…

Просыпаюсь оттого, что кто-то перекладывает мои ноги:

— Привет. Спи-спи. Смешно спишь.

У тетечки глаза там, где должны быть уши. Не могу понять, красивая — или уродина. Нос — словно срезан лопатой. Круглая голова.

Но я же всегда на парти сплю! Утомившись, устав от восхищения, уютно сворачиваюсь на диване, на больших подушках. Когда открываю глаза — нежные, сидят и улыбаются рядом, охраняют и стерегут. Кто-нибудь — всегда новый. Этот закон я угадала! Работает всегда. По крайней мере… по крайней мере — в Лондоне.