Ольга Ш. - Вразнос

Мы идем в палатку, я мажу руки кремом (медленно, томно, чтобы не сломать настроение). Запах косметики забивает запах пота.

— Ты такая романтичная — говорит он. И сквозь языковой барьер пробивается только грубое обожание, грубая похоть. Все красиво, произнесенное такими губами. Все ново, когда вдали от дома.

МДМА вымела у меня из души ложь. Мне все красиво, мне все — нежно. Он ни на чем — мальчик из соседней деревни, только пару банок пива.

Майка. Давно не видела на мужиках майки. Ну, Макс майки носит, так на то он и Макс. Мальчик, а одет, как старичок.

Мобильник, конечно, навороченный — это важно, я знаю, я сама из России. Рядом — мой потертый пластиковый инвалид.

Секс немного хуже, чем поцелуи… губы его я уже успела полюбить. «Ты так приятно пахнешь!»…

Идет пописать. По уму, надо его проводить: темнотища, грязь вокруг, а просто за дверью не пописаешь — палатки плотно. Переворачиваюсь на живот, потягиваюсь… А, будь что будет.

Не найдет путь обратно — так не найдет. Тогда — засну и высплюсь. Надо только не забыть задернуть «дверь» палатки, а то проморожусь.

Надо же, нашел дорогу обратно! «Не спеши, детка, не спеши»… Я тебе не детка, малек!.. Майка… смешная майка. Детка, бейби.

Мальчик, ты знаешь, насколько ты хорош? Или тут это не ценится? Или как раз ценится? Что сказали б про меня твои усатые родственники? Ты с ума сошел, ей же сто лет?! — или — Давай, давай, жми, добейся приглашения, очаруй!.. Сколько иностранных туристок ты снимаешь в год? Показывают ли они тебе всякие штуки — или расслабляются и позволяют тебе работать? Спорим, что ты все думаешь — русский ли у меня паспорт или английский, но не под силу сформулировать, с твоим английским!.. Был ли у тебя соблазн взять «за это» деньги? Хочешь ли ты, чтоб твоя будущая жена была девственницей?

…Вместо этого мы говорим про глаза и звезды…

А на следующий день опять идет дождь. Мокрые холмы. Все бродят по лужам в сапогах. Перекликаются. Курят. Щурятся на горы. Все копят силы, помаленьку собирается веселье, там, под серой кожей дня — копятся силы на радость.

Пока еще — в палатках, по двое-трое — на маленьких примусах люди варят ночь. Скоро, скоро вынесут ее из палаток.

А мне уже грустновато и не верится. Я тут никого не знаю, кроме Настеньки — и мальчика в белом. Он хочет заехать за мной на мотоцикле и поехать в горы. Я — его ангел. Но мне лень.

Было весело, и совершилось чудо, а потом стало грустно, и все поехало, как петля на чулке. И не танцуется, после такой скачки. И ничего романтичного нет в маленькой деревушке, в усатых родственниках, в работе в гостинице, в иностранных туристках и дискотеках, в майке и в старом мотоцикле, и в попытках выучить английский, и в брошенном колледже… Скоро ему — в армию. А мне — уезжать в серую Англию.

И вот там, в нашем сером городе, в слякоти, после осточертевшей работы — я буду вспоминать… Руки на плечах, ночь и жонглеры, и нельзя ничего сказать, потому что только повернешься и откроешь рот — начинаешь целоваться.

С хитрецом, глупцом, чужаком, охотником за паспортом.

— Подожди-подожди, открой багажник! — говорю Настеньке.

Настенька улыбается. Открывает. На ней красная кепочка и маечка в вишенках. Найджел — в чем-то походном, но отутюженном. Я — в джинсах. Джинсы спадают с попы. Опять забываю жрать.

У Найджела и Насти — план: покатать меня по горам, помокнуть в синем бассейне — знаменитых источниках, потом — отправив меня домой — на красоте, на природе, — романтически съесть кислоты. Это — не мой драг. Меня не берет.

Они — любят.

Кислоту капнули в мою книжку — Тама Яновиц.

Теперь книжку можно читать — а можно есть.

Капнули — и дали книжку мне обратно — храни.

У них — обширные планы.

Надя в шортиках. Меня трясет колотун.

Я роюсь в сумках. Вытягиваю долгий свитер за рукав.

Рукав тянется. Наконец — свитер весь мой. Что вывалилось — заталкиваю обратно в пакет.

— Тебе холодно? — заглядывает она в глаза.

— Немножко. Да ничего-ничего.

Сейчас согреюсь, мне нужно только как-то устроиться. В свитере, наверное, дыра, надо засупониться.

Нужно не тепло, а чтобы сквозняка не было.

Странно, конечно — жара ведь, а я…

А! Нет, я поняла! Мне надо немного пройтись, пробежаться. Нарастить под свитером теплоту. Как же я не догадалась!.. Сейчас-сейчас.

— Оль, ты сегодня что-нибудь ела? — Настя смотрит на меня, прерывая мои ритуалы и заклинания.

А и действительно ведь — не ела. Все так просто. Кофе — да… Больше — не помню. Да и вообще за эти три дня в моем животе было не много еды! А танцы! А секс!

Чуть не со слезами благодарности сгрызаю банан. Отогреваюсь, постепенно сбрасываю шерстяную шкуру.

Едем по дороге, вокруг — красивые, лысые, как вытертый ковер, холмы. На них — жалкенькие шелковые маки треплются, как тряпочки. Их много. Я знаю, как быстро они вянут. Но когда так много — они веселенькие.

Заходим в супермаркет, покупаем гору еды для пикника.

Потом дорога петляет. Заезжаем в маленькую деревню. Пыльные пиджаки на углу неподвижно смотрят на нас. Кажется, здесь нет женщин, нет молодых — всюду на улицах — пиджаки, пиджаки.

Долго бродим по заброшенной лавочке, среди краски для волос, ершиков, открыток, записей цымбальной музыки, застекляневших засахаренных сластей, поседевших орешков. Я выбираю сувенир — маленькую, покрытую патиной тарелочку. На ней нет цены.

Турок вертит в руках, от балды говорит: рупь.

Гордо плачу рубль, умиляюсь на нее, кладу в сумку. Достаю, опять умиляюсь. Нечаянная, аляповатая красота — синие цветки поверх чеканки. И ни убавить, ни прибавить.

Заказываем кальян. Дыня. Сидим в креслах, передаем мундштук, щуримся на пустынную дорогу.

Слева посреди странной дощатой стены прибит маленький, с ладонь, коврик. Никто, кроме меня, не видит, как он случаен и красив. Трачу на него десять кадров.

Настенька и Найджел, улыбаясь, курят.

Вы знаете, ребята, я, пожалуй, тут останусь! Приеду сюда жить. С ними же не надо разговаривать. Они задирают — но быстро отстают. Можно просто сидеть и курить шишу. Я буду странником-дервишем-статуей-с-кальяном. Столько тут бесплатной красоты — ходи и подбирай! Коврик. Мальчик в лагере. Тарелочка.

Ну да, они все кричат «Купи!». Но настоящая-то красотища — валяется под ногами.

Настенька с Найджелом шушукаются: «А потом мы поедем… А потом поедем…» — вдруг оборачиваются ко мне (я еще вся в мечтах).

— Оль, где книжка-то? — медленно плывет с дымом.

Доплыло до меня — и упало камнем.

Книжка? Книжка? О-о-о!

…Все осыпается в воронку. Первым утягивается кальян. Затем — коврик. Тарелочка. Пиджаки. Холмы. Небо. Потом — мои мечты, моя жизнь странника-дервиша-статуи-с-кальяном. Остается горькая, пустая воронка: