Мишель Уэльбек - Серотонин

Около семи вечера я направился к замку, давно уже было пора покончить со старым годом. Эмерика дома не оказалось, но он явно не сидел сложа руки – на столе в обеденном зале были разложены всякие копчености, вирская колбаса с потрохами, деревенские кровяные колбаски и разные мясные деликатесы на итальянский манер, а также сыр; что касается выпивки, тут я был спокоен: в чем в чем, а в ней недостатка не будет.

Ночью в коровнике было спокойно, стадо из трехсот коров издавало умиротворяющий рокот, состоявший из вздохов, легкого мычания и ерзания в соломе, потому что они лежали на соломенных подстилках; Эмерик отказался пойти по пути наименьшего сопротивления и переключиться на щелевой пол, кроме того, ему нужен был навоз для удобрения полей, он на самом деле хотел работать по старинке. Я даже расстроился, вспомнив, что в финансовом плане он в полной жопе, но тут что-то со мной произошло, мирное мычание коров, запах навоза, отнюдь не противный, и все прочее на краткий миг вселило в меня чувство, нет, не обладания своим местом в этом мире, не будем преувеличивать, но все-таки принадлежности к некоему органическому континууму, к животному сообществу.

В закутке, служившем ему рабочим кабинетом, горел свет, Эмерик в наушниках с микрофоном сидел за компьютером, он был полностью поглощен происходящим на экране и заметил меня в последнюю секунду. Он резко вскочил, нелепо выставив руки перед собой, словно пытался заслонить от меня монитор, который мне и так не было видно.

– Не беспокойся, занимайся своими делами, не беспокойся, я пойду в замок… – сказал я, неопределенно махнув рукой (наверное, бессознательно пытаясь подражать лейтенанту Коломбо, лейтенант Коломбо оказал огромное влияние на молодых людей моего поколения), и повернул назад. Я подкрепил свои слова жестом, вскинув руки, почти как накануне с немецким педофилом, но, увы, педофилия тут была ни при чем, дела обстояли куда хуже, я не сомневался, что он решил в последний день уходящего года позвонить по скайпу в Лондон, только не Сесиль, а именно что дочкам; вероятно, он созванивался с дочками минимум раз в неделю. «А ты как поживаешь, папочка?» – я представлял себе этот разговор так отчетливо, словно участвовал в нем, прекрасно понимая, в каком положении находятся девочки, ну может ли пианист, исполняющий классику, соответствовать в их глазах образу мужественного отца, конечно нет (Рахманинов?), это был просто очередной лондонский пидор, а вот их родной папа имел дело со взрослыми коровами, довольно крупными млекопитающими, между прочим, минимум 500 кг живого веса. Но что он-то мог рассказать своим дочкам, какие-нибудь глупости, ничего больше, он говорил им, что у него все хорошо, ну да, как же, вот мудила, он просто подыхал от тоски по ним, от тоски по любви, вообще говоря. Видимо, его уже ничего не спасет, думал я, идя по двору в обратном направлении, ему уже не суждено выпутаться из этой истории, он так и будет страдать до конца своих дней, поэтому мой треп про молдаванку для него пустой звук. У меня испортилось настроение, и, не дожидаясь его, я налил себе стакан водки, закусив ломтиком кровяной колбасы, нет, с чужой жизнью ничего поделать нельзя, думал я, ни дружба, ни сострадание, ни психология, ни ситуативный интеллект тут не помогут, все сами запускают механизм своего несчастья, повернув ключ до отказа, и дальше механизм продолжает неумолимо вращаться, иногда давая осечку или притормаживая, например во время болезни, но тем не менее он функционирует до самого конца, до самого последнего мгновения.

Эмерик появился через четверть часа с нарочито беззаботным видом, видимо пытаясь замять неловкий инцидент, что только подтвердило мои подозрения, равно как и мою беспомощность. Но тем не менее я пока не пошел на попятный, не смирился и с налета заговорил на больную тему.

– Ты собираешься развестись? – спросил я очень спокойно, почти будничным тоном.

Он буквально рухнул на диван, я налил ему водки, Эмерику понадобилось минуты три, не меньше, чтобы поднести стакан ко рту, мне показалось даже, что он сейчас расплачется, вот бы неудобно вышло. Его рассказ не отличался особой оригинальностью, мало того что люди мучают друг друга, так еще они не отличаются в этом особой оригинальностью. Конечно, тяжело видеть, как женщина, когда-то любимая, с которой вы спали ночью и пробуждались по утрам, заботились о здоровье детей и ухаживали друг за другом во время болезни, за несколько дней превращается в мегеру и алчную фурию; это тяжелое испытание, от него практически невозможно полностью оправиться, но, может быть, оно, в каком-то смысле, и спасительно, потому что бракоразводный процесс – единственный действенный способ положить конец любви (если, разумеется, считать, что конец любви – это спасение); если б я женился на Камилле, а потом с ней развелся, мне, может, и удалось бы разлюбить ее – и вот тут, слушая повествование Эмерика, впервые, без всяких мер предосторожности, фантазий и оговорок я позволил себе осознать мучительную, страшную, убийственную правду – я все еще любил Камиллу; не задался наш новогодний ужин, что и говорить.

Что касается Эмерика, то его положение было куда хуже моего, даже угасание любви к Сесиль его не спасло бы; при наличии двух дочек ловушка становилась идеальной. В финансовом плане его история, пусть она и в полной мере вписывалась в ситуацию, которая обычно возникает после развода, была не лишена и других, более тревожных аспектов. Раздел совместно нажитого имущества – почему бы и нет, это обычное дело, только тут совместно нажитое имущество оказалось довольно внушительным: во-первых, сама ферма, новый коровник, сельскохозяйственная техника (сельское хозяйство – ресурсоемкое производство, оно замораживает значительные производственные активы, создавая при этом слабую или даже нулевую доходность, а то и отрицательную, как у Эмерика). Неужели половина всего этого достанется Сесиль? Преодолевая отвращение к юридическим уловкам, коллегии адвокатов и наверняка к закону как таковому, его отец решил все-таки прибегнуть к услугам юриста, которого ему посоветовал знакомый из парижского «Жокей-клуба». Первые его выводы звучали скорее обнадеживающе, во всяком случае в отношении фермы: земли по-прежнему принадлежали отцу Эмерика, как и все усовершенствования, в том числе новый коровник и сельскохозяйственная техника; с юридической точки зрения вполне законно представить Эмерика кем-то вроде менеджера, и только. Что касается бунгало, то тут все сложнее: гостиничная компания и весь комплекс построек зарегистрированы на его имя, и только земли остаются в собственности отца. Если Сесиль упрется и потребует половину стоимости домиков, у них не останется иного выбора, кроме как объявить компанию банкротом и ждать, когда появится покупатель, на что уйдет куча времени, возможно несколько лет. В общем, заключил Эмерик с той смесью отчаяния и отвращения в голосе, которая становится привычным состоянием человека в течение бракоразводного процесса и бесконечной череды переговоров, сделок, предложений и встречных предложений адвокатов и нотариусов, в общем, ни конца ни края этому разводу не видно.