Мишель Уэльбек - Серотонин

Мне стало совсем невмоготу, и я схватил большой металлический ключ, открывающий доступ в другое крыло, в настоящее время малопригодное для жилья, предупредил меня архитектор, обогреть его невозможно, но если я останусь до лета, то смогу им воспользоваться. Я попал в просторную комнату, которая, должно быть, в доброе старое время считалась тут главной, а теперь была завалена садовыми креслами и стульями, но одну стену доверху занимали полки с книгами, среди которых я с удивлением обнаружил том полного собрания сочинений маркиза де Сада. Наверное, это было издание девятнадцатого века, в цельнокожаном переплете , с разнообразными позолоченными узорами на обрезе и задней крышке, эта хрень наверняка стоит целое состояние, мелькнула у меня мысль, пока я листал книгу, украшенную многочисленными гравюрами, впрочем, в основном на гравюрах я и задерживал свой взгляд, как это ни странно, совершенно не понимая, что к чему, на них изображались разнообразные сексуальные позы, количество участников варьировалось, но мне никак не удавалась ни вписать себя в эту сцену, ни вообразить, какое бы место я мог в ней занять, и, решив не тратить времени попусту, я поднялся в мезонин; наверху когда-то обстановка была явно поприкольнее, более funky , что ли, от нее остались лишь опрокинутые на пол, выпотрошенные диваны с заплесневелой обивкой. А главное, там стоял проигрыватель с целой коллекцией пластинок, в основном на сорок пять оборотов с записями твиста, как я определил после минутного замешательства, ориентируясь по позам танцоров на обложках, что же касается исполнителей и музыкальных групп, то они окончательно канули в забвение.

Я вспомнил, что архитектор, объясняя мне, что как тут функционирует, уложился максимум минут в десять и чувствовал себя не в своей тарелке, несколько раз повторив, что предпочел бы продать дом, если бы не все эти заморочки с нотариусом и прочее, а главное, если бы ему подвернулся покупатель. И правда, дом был с историей, но очертания его прошлого, между маркизом де Садом и твистом, мне трудно было воссоздать – того прошлого, от которого он жаждал избавиться, притом что никакое будущее не маячило на горизонте, но, во всяком случае, ничто из того, что я обнаружил в этом крыле, не напоминало мне наш дом в Клеси, тут чувствовалась иная патология, иная история, и я снова лег спать, почти примирившись с жизнью, ведь ничто так не утешает нас, как осознание того, что, кроме наших собственных драм, существуют и другие драмы, обошедшие нас стороной.

На следующее утро получасовая прогулка привела меня на берег Орна. Сама дорога не представляла ни малейшего интереса, разве что для тех, кто интересуется процессом превращения палых листьев в перегной, – когда-то, двадцать с лишним лет тому назад, это был как раз мой случай, я даже произвел тогда различные расчеты, вычисляя зависимость количественных показателей перегноя от плотности напочвенного покрова. Обрывки смутных расплывчатых знаний стали возвращаться ко мне из студенческих лет, например, у меня сложилось впечатление, что за этим лесом совсем не следят, – тут все заросло лианами и растениями-паразитами, что не может не препятствовать росту деревьев; ошибочно считать, что природа, предоставленная самой себе, породит на свет великолепные высокоствольные леса с мощными статными деревьями, которые порой уподобляли соборам и испытывали к ним поистине религиозные чувства пантеистического толка; природа, предоставленная самой себе, не производит, в общем, ничего, кроме бесформенного, хаотичного месива из разнообразных растений, как правило довольно уродливых; именно это зрелище предстало моим глазам по пути к берегам Орна.

Владелец дома посоветовал мне воздержаться от кормления косуль, если таковые мне вдруг встретятся. Не то чтобы подобная фамильярность казалась ему оскорблением их звериного достоинства (он нетерпеливо пожал плечами, словно подчеркивая абсурдность такого предположения), косули, как и большинство диких животных, – всеядные приспособленцы и метут все подряд, они только и мечтают наткнуться на остатки пикника или разодранный мешок с мусором; начнешь их кормить, так они и будут сюда таскаться каждый божий день, потом их не отвадишь, они такие, косули эти, ты их в дверь, они в окно. Однако если их грациозные легкие прыжки пленят меня настолько, что во мне взыграет любовь к животным, он посоветовал бы мне угощать их булочками с шоколадом, они буквально обожают булочки с шоколадом, – в отличие, скажем, от волков, падких на сыр, но волки тут не водятся, так что пока косули могут жить спокойно, еще немало лет пройдет, прежде чем волки спустятся сюда с Альп или придут из Жеводанского заповедника.

Никакие косули мне не попались. И вообще мне не попалось ничего, что могло бы хоть как-то оправдать мое присутствие в этом доме, затерянном в глухом лесу; чему быть, того не миновать, подумал я, доставая бумажку с адресом и телефоном ветеринарного кабинета Камиллы, которые я откопал в интернете на компьютере Эмерика, сидя в его кабинете в коровнике, как же давно это было, чуть ли не в предыдущей жизни, хотя с тех пор прошло всего-навсего два месяца.

От Фалеза меня отделяло километров двадцать, не больше, но я потратил на дорогу почти два часа. Я долго сидел в машине, припарковавшись на центральной площади Путанга, любуясь отелем Lion Verd , не имея на то никаких других причин, кроме его причудливого названия, – с другой стороны, неужели Lion Vert [35] Verd – старофранцузское написание слова vert , зеленый; lion vert – зеленый лев ( франц .). показался бы мне более уместным? Затем я остановился, уже совсем беспричинно, в Базош-о-Ульме. Тут заканчивалась Нормандская Швейцария с ее пересеченной местностью и извилистыми тропами, и последние десять километров до Фалеза я ехал по ровному, прямому участку дороги, мне казалось, будто я скольжу вниз по склону, и я вдруг заметил, что машинально увеличил скорость до ста шестидесяти, это было глупейшей ошибкой с моей стороны, именно в таких местах и ставят радары, к тому же мое плавное скольжение только приближало меня к провалу, Камилла, скорее всего, живет совсем другой жизнью, наверное, у нее кто-то есть, лет семь прошло, на что я, интересно, надеялся?

Я припарковался у окружавшей Фалез крепостной стены, над которой возвышался замок, где появился на свет Вильгельм Завоеватель. План Фалеза был предельно прост, и я быстро нашел ветеринарный кабинет – он находился на площади Доктора Поля Жермена, в конце улицы Сен-Жерве – судя по всему, одной из главных торговых улиц города, – возле одноименной церкви, раннеготические фундаменты которой сильно пострадали при осаде крепости Филиппом Августом. Я дошел до того, что готов был просто войти и попросить ее вызвать. Любой другой на моем месте так бы и поступил, да и я тоже в конце концов решился бы после долгих раздумий, лишенных как смысла, так и интереса. Я категорически отмел возможность ей позвонить; чуть дольше я задержался на мысли написать ей письмо, личные письма стали такой редкостью, что на них нельзя не обратить внимание, и только сознание собственной неискушенности в этом вопросе вынудило меня отказаться от своей затеи.