Мишель Уэльбек - Серотонин

На следующее утро я проснулся очень поздно, меня мутило и буквально трясло, я был не в состоянии поверить, что все это было на самом деле, Эмерик не мог застрелиться, это не могло так закончиться. Однажды я пережил нечто подобное под воздействием ЛСД, давным-давно, но тогда все обошлось, никто не умер, просто одна девица запамятовала, дала ли она разрешение выебать себя в зад, короче, подростковые дела. Я запустил кофеварку, проглотил таблетку капторикса, распечатал новый блок «Филип-Морриса», включил BFM и обомлел: вчерашние события мне не приснились, все оказалось правдой, я прекрасно помнил картинки, которые они сейчас показывали на канале BFM , пытаясь снабдить их подходящими политическими комментариями, в любом случае вчерашние столкновения имели место, глухое недовольство животноводов Манша и Кальвадоса вылилось в настоящую трагедию, местный надлом обернулся лавиной беспорядков, это событие постепенно заняло свое место в истории в сопровождении подобающей краткой трактовки. Этот прецедент носит локальный характер, но, безусловно, будет иметь самый широкий резонанс; политические комментарии постепенно множились в информационной сети, их общая тональность меня удивила: как обычно, все хором осуждали насилие, горевали по поводу происшедшей трагедии и экстремизма отдельных подстрекателей, но, кроме того, в голосе высокопоставленных политиков чувствовалось некоторое смущение, замешательство, как правило им несвойственное, все выступавшие не преминули подчеркнуть, что необходимо все-таки понимать отчаяние и гнев фермеров, в первую очередь производителей молока; скандал с сокращением молочных квот привел к навязчивому, подспудному чувству вины, которое никому не удавалось преодолеть, только «Национальное объединение» [29] «Национальное объединение» ( франц . Rassemblement national, до 1 июня 2018 года «Национальный фронт») – националистическая партия Франции, основанная Жан-Мари Ле Пеном. заняло вполне четкую позицию по этому вопросу. Невыносимые условия, навязанные производителям молока крупными торговыми сетями, тоже являлись позорным обстоятельством, которое все, за исключением коммунистов – так я узнал, что компартия еще существует и даже имеет своих депутатов, – пытались обходить молчанием. Самоубийство Эмерика, я понял это со смешанным чувством ужаса и отвращения, возможно, будет иметь политические последствия, к которым не привело бы никакое иное событие. Лично я знал наверняка только одно – мне пора уезжать и искать себе другое жилье. Я вспомнил, что в коровнике был интернет, наверное, к нему можно подключиться, что с ним станется.

Во дворе замка был припаркован автомобиль жандармерии. Я зашел во двор. Два жандарма, лет пятидесяти и тридцати пяти, стояли перед арсеналом Эмерика, внимательно изучая его содержимое. На них это великолепие явно произвело впечатление, они передавали оружие друг другу, вполголоса обмениваясь замечаниями, наверняка справедливыми, в конце концов, это их работа, и мне пришлось громко поздороваться, чтобы обратить на себя внимание. Когда старший из них повернулся ко мне, я вдруг запаниковал, вспомнив про «штайр-манлихер», но тут же урезонил себя: они, очевидно, впервые видят оружие Эмерика, и у них нет оснований подозревать, что одной единицы хранения тут не хватает, даже двух, считая «смит-и-вессон». Естественно, если они проверят разрешения на ношение оружия, сопоставив с тем, что есть в наличии, может возникнуть недоразумение, но поживем – увидим, как сказано у Экклезиаста, ну или приблизительно так. Я объяснил им, что снимаю бунгало, но счел лишним уточнять, что был хорошо знаком с Эмериком. Мне нечего было волноваться, для них я был мелкой сошкой, заурядным туристом, зачем из-за меня усложнять себе жизнь, им и без того есть чем заняться, Манш – мирный департамент с практически нулевой преступностью, Эмерик рассказывал, что местные жители, уходя на целый день, часто оставляют двери открытыми, что стало теперь большой редкостью даже в сельской местности, короче говоря, они явно ни разу еще не сталкивались с подобными эксцессами.

– А, ну да, бунгало… – отозвался старший, словно вернулся из мира грез, они, судя по всему, вообще забыли о существовании бунгало.

– Мне пора уезжать, – продолжил я, – ничего не поделаешь.

– Да, вам пора уезжать, – отозвался старший, – ничего не поделаешь.

– Вы, наверное, проводите тут отпуск? – вмешался молодой. – Не повезло вам.

Мы все втроем согласно покивали, радуясь столь единодушной оценке ситуации.

– Я сейчас вернусь, – немного странно заявил я, чтобы закончить разговор.

Стоя на пороге, я обернулся: они уже снова погрузились в изучение ружей и карабинов.

В коровнике меня встретило протяжное мычание, тревожное и жалобное; ну, понятно, подумал я, они не доены и не кормлены с самого утра, наверное, их и вчера вечером надо было покормить, я ничего не знал о режиме питания коров.

Я вернулся в замок и подошел к жандармам, замершим перед стойкой с оружием; они, казалось, так и не очнулись от своих тягостных раздумий, скорее всего баллистического и технического характера, прикидывая, возможно, что, если все местные фермеры так прекрасно вооружены, им придется несладко в случае серьезных беспорядков. Я проинформировал их о состоянии коров.

– А, ну да, коровы, – скорбно проговорил старший, – что же делать с коровами?

Мне откуда знать, может, покормить их или позвать кого-то, кто умеет это делать, это их проблемы, я-то тут при чем.

– Ну все, я поехал, – продолжал я.

– Да, конечно, поезжайте, – поддакнул младший, как будто это само собой разумелось, как будто он даже обрадовался моему отъезду. Ну, так я и думал, зачем нам лишние проблемы, казалось, говорил мне жандарм, у них наверняка голова шла кругом от масштаба событий, и, кроме того, они понимали, как въедливо будет полицейское начальство изучать их рапорт об «аристократе, павшем в борьбе за дело крестьянства», как его уже назвали в некоторых газетах, так что я направился к своему «мерседесу», не обменявшись с ними больше ни единым словом.

У меня уже не осталось сил на поиски в интернете нового пристанища, особенно под аккомпанемент жалобного мычания, у меня вообще ни на что не осталось сил, я проехал несколько километров наугад, почти в полной отключке, бросив остатки своих перцептивных способностей на поиск отеля. Первой мне попалась «Гостиница на заливе», я даже не обратил внимания на название деревни, хозяин позже сообщил, что мы находимся в Реневиль-сюр-Мер. Два дня я провалялся в прострации у себя в номере, аккуратно принимая капторикс, но мне так и не удалось встать, умыться и даже разобрать чемодан. Думать о будущем я был не в состоянии, впрочем, о прошлом тоже, да и о настоящем не особенно, но главную проблему составляло ближайшее будущее. Чтобы хозяин гостиницы не встревожился, я сказал, что, будучи другом одного из фермеров, убитых на демонстрации, я стал очевидцем этих событий. Его довольно любезное лицо мгновенно омрачилось; очевидно, как и все местные жители, он принял сторону фермеров. «Я считаю, они правильно поступили! – решительно заявил он. – Сколько можно терпеть, есть неприемлемые вещи, на которые рано или поздно надо реагировать…» Я был совершенно не склонен ему возражать, тем более что в глубине души с ним согласился.