Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Валера убивал время тем, что подолгу делал подсъемки чугунных абстракций, а когда в ритуальный зал закатывали очередной гроб, снимал это издали, чтобы не слишком привлекать внимание.

И они чуть не прохлопали ушами. Хотя Олег пару раз задерживал взгляд на этой маленькой группке в углу. Но что-то до последнего мешало ему сопоставить всё: трехчетырех педагогических теток в прямых пальто, двух ребят с инвалидностью — у одного, кажется, заячья губа, но с другого конца фойе трудно разглядеть в подробностях, — оба они странной походкой слонялись в своем углу и иногда что-то олигофренически гулили, и тогда педагогические тетки негромко их унимали. Еще, оказывается, была старушка — совсем сгорбленная, маленькая, в черном пальто, поэтому ее и вовсе не было видно на диванчике. Ведущая церемонии зычно объявила фамилию, и группа пошла в ритуальный зал; бабушку повели под руки. Гроб ждал.

— Снимай! — крикнул Олег как во сне.

Это была фамилия парня, который бросился с крыши вместе с Газозой.

Они с Валерой рванули было следом, но в зал их не пустили. Дверь закрылась. Валера долго, упорно ее снимал, как будто мог разрезать, как автогеном, взглядом через объектив.

— Почему ты не сразу их снял?

— Э, так это ты должен мне говорить!

— Не, Валер, я не в этом смысле. Я вот не подумал, что это они. Ты, видимо, тоже. Вот почему?

Валера задумался. Они присели на пуфики: теперь-то точно придется ждать. Минут десять.

— Обычно, когда умирает кто-то молодой, приходит куча людей, — сформулировал наконец Валера.

— Во-от! Вот именно! — Олег был странно взбудоражен, он вскочил, не мог усидеть. — Здесь не было родителей, так? Тебе не кажется, что он, например, сирота? Что он болел и всю жизнь прожил в каком-нибудь интернате?

— Я тут типа Ватсон, да?

— Вот эти пацаны — они же были похожи на интернатских? — допытывался Олег. — Вот по-твоему, с ними что? Какой диагноз? Ты же их снял, да?..

Все заняло сильно меньше десяти минут. Видимо, никто ничего не говорил. Двери раскрылись, государственная дама с чувством сказала: «Прощайте!» — этой ударной нотой здесь завершалась каждая церемония. Съемочная группа кинулась наперерез.

— Где находился ваш внук? — Олег пытался докричаться до старушки, которая, кажется, не понимала, чего он хочет. — Где он содержался? Назовите учреждение!

— Молодой человек!..

Его начали теснить педагогические тетки, потом государственная, потом прибежал охранник, и даже священник и оператор синтезатора выглянули из зала посмотреть, что происходит. Олег убеждал, что «всё, всё», его, плывущего, вели, Валера на всякий случай зачехлял камеру, тем временем неизвестные близкие покойного юркнули в свой катафалк, насколько быстро это можно было проделать с еле ходящей бабушкой и инвалидами.

Съемочная группа шла к автобусу «Файла», который Хижняков благоразумно запарковал в самом дальнем, неприметном конце. Будто предчувствуя, что будет скандал. Впрочем, а когда его не было?

— Я останусь, — решил Олег, когда уже рассаживались.

— Че вдруг?

Он сказал первое, что в голову пришло, — что попробует перетереть с работниками, дать денег, чтобы они сфоткали того парня в гробу.

— Он же уже горит.

— Да вряд ли.

Как по команде все, в том числе Хижняков, оглянулись на крематорий, но над ним по-прежнему не было дыма. Может, труба запрятана в самую глубь этого сложного куба? Может, ее вообще нет? Кремация здесь казалась фальшивой, прощание — условным. А может, Олегу всё теперь виделось сложным плетением обманок.

— Как хочешь.

— Доедешь до студии, купи Роксане шоколадку.

— Чея-то? Сам купи… Офигел…

Файловский катафалк выехал из ворот, и Олег остался один. И побрел подальше, в направлении часовни (или что это?), хотя охрана крематория вряд ли стала бы за ним следить. Когда он обходил стоянку роскошных черных автобусов стороной, то все-таки приметил над кубом дымок. А может, показалось.

Поначалу он не понял, что за метафора смерти высится вдали: она наплывала бетоном над «парадной» частью кладбища, на каком-то холме. Подойдя ближе, он узнал, что это памятник чернобыльцам. Потом Олег вспомнил, что встречал его фотографию в каких-то статьях о катастрофе, но не знал, что это памятник кладбищенский, не городской. Конструкция действительно подавляла. Внутри полусферы, обозначавшей взрыв, человек парит, раскинув руки. По картинкам на тему Чернобыля Олег немного по-другому представлял этот памятник (а может, не было контекста). Раньше казалось, что это почти счастливый человек парит с закрытыми глазами и улыбкой: может, в этом было заложено незнание о том, как шарахнет сейчас мирный атом — бетонной массой за спиной. Вблизи оказалось, нет. И дело не только в том, что и фигура была полна грубой абстракции, то есть не различить ни улыбки, ни глаз. На чугунных неровностях сразу оплавлялся снег. Интересно, как они здесь лежат — правда в свинцовых гробах?..

Куда ни ступишь — рыжая каша, но Олег шагал и шагал дальше, вглубь, к странным рядам, которые вблизи оказались стенами колумбария. Черная мелкая вокзальная плитка на торцах, цемент на склейках мраморных плит-фасадов. Прилепленные скотчем пластмассовые цветы. Еще не занятые ячейки. Бетонная их обыденность, крупнопанельное домостроение в масштабе шо. Олег заглянул в одну. В ней стояла пивная бутылка.

Олег никогда раньше ничего такого не видел.

Походил, насколько позволяла грязь; в это кладбище нельзя было углубиться с сентября по май, как в заколдованное место; почитал. Там, где было по несколько урн, позолоченные завитушки букв теснились и лезли друг на друга, и иногда можно было гадать, кем люди с разными фамилиями, умершие с разбросом в сорок лет, приходились друг другу, кроме того, что держали место. Много, много людей, кажется — миллионы.

Вот она — Москва. Вся сюда загнана. Экономно. Он за эти годы так и не понял, какая она — настоящая Москва, и за разглядыванием людей в метро не понял, так как все они были на вид гастарбайтеры разной степени успешности. И по местам работы своим не понял. Видимо, он просто не знал, где искать.

Когда они уходили с барнаульского телевидения, был большой скандал. Ну, как скандал… Директриса не хотела отпускать сразу двух ведущих журналистов. Тоже вся была такая из себя государственная дама. Вызвала к себе и принялась корить, что они «погнались за рублем», хотя что тут такого. Впрочем, в Москве, как слышал Олег, обычно платили в долларах. Олег тогда произнес страстную речь, но не про доллары, а про то, что мы ложимся тут под каждого районного чиновника, снимаем никому не нужные перерезания ленточек (в документах писали «перерезывание»). Джинсу о том, что в ДК Сибэнергомаш открылась ярмарка шуб. Как раз накануне был скандал, Юрец впопыхах не нашел ни одной подходящей красотки, а может, просто решил похулиганить и обрядился в шубку перед камерой сам. Говорили, мэр лично прислал госдаме эсэмэску: «Что это за кабарэ?», причем именно через «э». Юрец сидел и похрюкивал, а Олег нес страстную пургу, что где-то есть настоящая журналистская работа, настоящая профессия!.. То есть где-где!!! Госдама хмыкнула: ну пообломаешь крылья в своей Москве. Покоритель Москвы нашелся.