Борис Лурье - Дом Аниты

Затем, будто ведомый сверхчеловеческой рукой, он достает из кармана рубашки резиновую печать и чернильную подушечку. Защищая чувствительные части своей анатомии мешком с деньгами, он макает печать в чернила; затем неведомая сила подводит его руку к одной из купюр.

Эту купюру он отмечает своей печатью.

Художник встает и преподносит купюру со своим проштемпелеванным именем Госпоже Аните. Анита в восхищении от столь драгоценного подарка. Художник опускается к ее ногам, и Анита запихивает ему в рот новую десятку. Художник медленно, задумчиво жует и проглатывает, а мы ахаем, созерцая торжественность и глубину этого перформанса.

Мы восхищены его поэтичностью и смыслом: десятидолларовая купюра изъята из обращения, зато наделена новой ценностью, неизмеримо выше. А вторая десятка — в животе у художника? Мы размышляем о судьбе этой второй бумажки: под натиском желудочной кислоты она скоро исчезнет в канализационной системе нашего города, отправится дальше, в каналы, в океаны, в отдаленные уголки мира, удобрит землю, и наконец, испарится, влившись в атмосферу. Бесконечная цепь экологического великолепия {78} 78 Лурье пародирует арт-жаргон, превращающий самые бессмысленные и идиотские действия в нечто якобы непостижимо глубокое. .

Во время выступления художника доктор Гельдпейер в экстазе упал на пол, и его огромное тело отчасти вылезло за край полиэтилена.

Художник подошел к доктору, расстегнул ему штаны и вытащил пенис. На наших глазах он достал из мешка другую десятку и проделал в ней аккуратную дырку. В эту дырку он продел мягкий член доктора и осторожно подвигал туда-сюда, чтобы жидкости доктора не излились. А затем принялся сосать этот член, очень медленно и умело.

Доктор Гельдпейер до конца пребывал в забытьи. Потрясенный эстетическим катарсисом, он не двинул ни мускулом.

Художник тем временем досуха, безупречно вылизал все, включая продырявленную купюру {79} 79 В оригинале: «The artist licked everything dry, spick-and-span, and proper». Автор использовал оборот spick and span — «без сучка и задоринки». Фраза происходит от голландского выражения XIV в. spiksplinternieuw , которое описывало только что построенное судно. Свежие щепки — твердые и легкие, отсюда и возникло выражение. В 1930‑е в Америке выпустили в продажу очищающее средство Spic n'Span . Художник Дуглас Коупленд спародировал Энди Уорхола с его коробками Brillo , представив зрителям коробки Spic n'Span . . Ее он аккуратно положил в мешок.

Наблюдая за этим зрелищем, мы лишились всяческой власти над собой. Мы выли и визжали, как дикие звери, пока Хозяйки Тана Луиза и Бет Симпсон не слетелись и безжалостно нас не отхлестали. Госпожа Анита, обычно не терпящая столь вульгарных сцен, смотрела на происходящее с полным одобрением.

Когда мы успокоились, а Госпожа Анита подала знак, мы водрузили художника на тщательно обернутый полиэтиленом ящик (в нашем Доме всегда очень строго соблюдаются санитарные нормы), чтобы зрителям было лучше видно. Этот хрупкий мужчина стоял, как статуя. Вздрагивал только мешок с деньгами меж расставленных ног. Выглядел этот человек художественно, чисто и просто, не хуже любого своего творения.

Затем доктор Гельдпейер спросил его:

— Кто настоящий авангардист, дорогой? Отдельно взятый художник или наша светоносная Госпожа?

Художник теребил и гладил мешок, ритмично раскачивался туда-сюда и молчал. Он был выдрессирован и умел отвечать на подобные неопределенные вопросы. Кажется, он, к тому же, пытался нечеловеческим усилием вобрать в себя весьма реальные и прогрессивные вибрации, заполнявшие комнату. Таким интуитивным, телесным образом художник, возможно, искал верный ответ. Также, возможно, он искал ответ в своем холщовом мешке.

Минуты длились вечность. Наконец, он заговорил:

— Наша… наша… наша великая Анита! Сама Анита!

Мы ответили на это медленными, полными достоинства аплодисментами.

Доктор Гельдпейер снова задал художнику вопрос:

— Художник, чьи идеи ты развиваешь? Откуда они берутся? Как ты их разрабатываешь? Кого ты питаешь плодами своей работы?

Художник задрожал.

— Ну… э, — промямлил он, взял себя в руки и перестал раскачиваться.

Затем резко выпятил свой мешок с деньгами и, ритмично пиная его гениталиями, заговорил:

— Ну… э… я хожу на вечеринки. Ну… э… вечеринки. Читаю журналы… журналы. Рассматриваю картинки в журналах. Слушаюсь доктора Гельдпейера. Люблю цветные картинки в журналах. Доктор Гельдпейер много говорит… ну… э… иногда я его понимаю. Ну… э… арт-дилеры, рынок искусства… прекрасно, прекрасно. Ну… э… Эти уродливые картины в галереях, на стенах… прислоняются к стенам, иногда лежат на полу!

Художник продолжил:

— Иногда я чешу яйца после того, как помыл руки. Ну… э… тогда я снова мою руки, с мылом.

И еще:

— Ну… э… я очень чистый. Другие художники не моются и плохо пахнут на вечеринках. А я чистый… ну… э… приношу чистоту… ну… э… и все меня за это любят. Я такой маленький, что коллекционеры кладут меня в карман… а другие художники чешутся и пахнут.

Монолог художника уже было не остановить:

— Я не представляю ничего важного… но приношу чистоту… ну… э… Иногда я даже рисую. Занятно смотреть, как перо скользит по бумаге… иногда вырезаю картинки… ну… э… Люди разговаривают, а я не разговариваю… Я люблю богатых, они такие чистые… они создают искусство, когда пишут в чековых книжицах. Доктор Гельдпейер создает искусство, толкая речи, — такая прекрасная чушь. Я создаю искусство не тем, что слушаю… ну… э…

Видимо, речь художника подходила к концу:

— Да… я хожу на вечеринки… я люблю вечеринки… {80} 80 Пародия на отрывистую и банальную речь Энди Уорхола, которого Лурье недолюбливал. Ну… э… слушаюсь… мне нравится видеть свое имя в журналах… ну… э…

Но он еще не закончил. Полуголый художник дошел до визгливого финального крещендо, пробульканного сорванным голосом, как из далекой дали, будто утопающий закричал:

— Ненавижу эту работу… я усердно тружусь… Смотреть — это тяжело… Я слушаюсь доктора Гельдпейера! Ненавижу искусство люблю искусство Я ЕСТЬ ИСКУССТВО… Я ИСКУССТВО!

Как-то раз доктор Гельдпейер принес большую красивую схему, развернул ее и повесил на стенку. На схеме была изображена большая женская фигура, а рядом мужская, гораздо меньше.

Доктор объяснил нам, что женское тело совершеннее мужского с точки зрения конструкции и работоспособности, включая когнитивную силу мозга. Он рассказал, как в примитивные времена женские груди (закрытые доспехами) и женские косы (с вплетенным в них железом) использовались в качестве оружия.

По сравнению с этим беззащитно обнаженный мужской половой орган — серьезный врожденный дефект. Мало того что из-за него носитель уязвим в бою, — из мужских гениталий не выйдет и оружия. Поскольку твердость его нестабильна, его невозможно покрыть металлом.