Борис Лурье - Дом Аниты

— Я Дженис Джоплин!

С ней были музыканты в диковатых нарядах.

— Я пришла сюда, чтобы спеть тебе песню свободы — «Ядро на цепи»!.. {158} 158 Джоплин записала песню «Ядро на цепи» (Ball and Chain) со своей группой Big Brother and the Holding Company в 1968 г. Джоплин с ее звериным рыком придала новое страстное звучание этому классическому блюзу о безответной мазохистской любви. Известно, что Лурье нравились некоторые произведения классической музыки, русские марши и другая европейская музыка, а также Дженис Джоплин. Если после этого ты все равно захочешь остаться Слугой Бобби, я больше никогда не буду петь… Итак, слушай!

Я стал слушать, но музыканты, хотя они извивались и тряслись, не извлекли из инструментов ни единой ноты. Ни звука не слетело с губ женщины, хотя она согнулась пополам от напряжения и рвала на себе волосы.

В конце концов Дженис и ее группа в изнеможении повалились на землю. Я тоже улегся на песчаной «Бирманской дороге». Вырыл ямку для головы и закопался в песок.

Прошло много времени. Я был уверен, что Дженис ушла вместе с группой. Но затем отчетливо расслышал сквозь песок ее надрывные, безумные завывания, что терзали мои барабанные перепонки. Высунув голову из песка, я зашагал обратно на пляж, где оставил своих товарищей.

Старая девочка с лицом Аниты бежала впереди.

— Хороший Бобби, хороший Бобби, молодец, Бобби! — ободрительно напевала она. Волосы ее вновь стали белокурыми, черты лица — прежними. — Ты хороший мальчик! Но пока ты не вернулся на службу, трахни меня! Или полижи! Никто не хочет меня, потому что я юная. Потому что я некрасивая.

Я помчался во весь опор, чтобы побыстрее добраться до пляжа. Но силы оставили меня, и бежать я больше не мог; я перешел на сбивчивый, усталый шаг. Член опять заболел, хотя больше не кровоточил. Меня тошнило, кружилась голова.

«Неужели это оно и есть?» — мысленно спросил я себя самого. Вот, значит, каково это, когда ты неизлечимо болен? Выжат подчистую, голова легкая, и такая слабость, что тебя можно повалить одним пальцем.

Вот, значит, каково это — умирать? Смертью слуги? Смертью собаки, сбитой на шоссе?

Небо посерело, и я уже был не на Файер-Айленде. В другом месте — на мрачном, плоском, зеленом европейском просторе, в преддверии конца.

Очнувшись, я увидел, что Альдо и Фриц по-прежнему стоят лагерем на пляже. А вдалеке за мостом, который вел в Нью-Йорк, пролегала дорога к возможной свободе.

— Пошли со мной, Бобби, — сказала девочка. — Ты справишься. Твоя Госпожа Джуди Стоун скоро придет на пляж, она тебя вылечит.

Я поковылял — сначала прихрамывая, а затем увереннее. Наконец я добрался до лагеря, где Альдо и Фриц радушно встретили меня и осторожно уложили на песок.

Всю ночь лило как из ведра: ужасная ночь на пляже. Меня укутали в брошенный дождевик Аниты, а Фриц и Альдо промокли насквозь в своих тоненьких пижамах. Но они все равно ухаживали за мной, кормили с ложки и угощали бренди. Всех нас засыпало песком, и мы страшно дрожали.

К утру я немного окреп, даже сумел встать и сделать пару шагов. Но эти шаги казались какими-то другими. Точно я сам себе приказывал идти. Очень неуютно. Я шел медленно и спотыкался, словно включился совершенно новый механизм. Казалось, мне велел двигаться голос в голове — мой собственный голос:

— Теперь направо, Бобби. Вперед, Бобби. Не топочи по песку. Поднимай ноги выше, Бобби. Бегом! {159} 159 Отголоски освобождения из лагеря в 1945 г. Когда узники-рабы, лишенные приватности и почти не обладавшие личной волей, внезапно оказались на свободе, это стало для них травматическим опытом.

Когда совсем рассвело, я забегал по пляжу. Озябшие Фриц и Альдо сидели на корточках и удивленно смотрели на меня. Солнце встало над горизонтом, а я все бегал и бегал, сжимая вялый член, чтобы не открылась рана. Я носился, как молодой жеребец, поначалу не уверенный в своих силах. Затем увереннее.

Необычный страх вкупе с ожиданием чего-то грандиозного действовали на меня противоречиво. Но пока я бегал, эти ощущения Как-то уравновешивали друг друга.

Наматывая круги, я всегда возвращался туда, где стали лагерем мои бывшие товарищи-слуги. Потом отпустил себя на волю. Помчался по пляжу, даже не думая возвращаться.

А затем вдруг остановился от ужасной боли в члене. Приковылял обратно к дождевику Аниты и лег отдохнуть. Я совершенно вымотался — физически и морально. Заснул. Одному богу известно, сколько я проспал.

Когда проснулся, в голову настойчиво постучались сразу три мысли. Во-первых, надо позаботиться об Альдо и Фрице, как они позаботились обо мне. Они сидели неподалеку, жались друг к дружке, пытаясь согреться.

Я подошел и велел им помыться в океане. В полном смятении рабы любви промямлили:

— Арамбуру! Арамбуру! {160} 160 Возможно, это слово имеет какой-то политический смысл: Педро Эухенио Арамбуру был аргентинским генералом, организовавшим государственный переворот 1955 г. против Хуана Перона, который открыто покровительствовал нацистским военным преступникам. Впрочем, это может быть и простой бессмыслицей. — а затем бросились в воду и стали плескаться и мыться, точно малые дети.

Во-вторых, надо поскорее убраться с этого пляжа. Но пока что я велел Фрицу и Альдо сходить в город, купить еды и одеял. Пошарив в карманах Анитиного дождевика, я нашел деньги.

В-третьих, я вспомнил свой сон:

Анита подошла ко мне на каблуках высотой в целую милю. Я едва различал ее в вышине. Ей пришлось наклониться, чтобы докричаться до меня из такой дали. И все равно я слышал лишь негромкий шепот — ее голова витала в облаках.

— Бобби! — донесся приглушенный крик. — Мои туфли все растут и растут. Я не могу их остановить. Если так пойдет, я покину этот мир физически. Поднимусь в космос и задохнусь… Но я не могу спрыгнуть — слишком высоко! Я не могу избавиться от этих туфель.

Дальше она сказала, что туфли растут потому, что она неправильно мыслит:

— …Есть лишь один выход… следить за тем, чтобы мысли… были абсолютно правильными… и абсолютно объективными… При малейшей ошибке туфли начинают расти. Сделай кое-что для своей бывшей Госпожи, — попросила Анита. — Стань на колени и грызи каблуки!.. Не останавливайся! Чем усерднее ты грызешь, тем правильнее я мыслю. Сначала один, потом другой!.. Пожалуйста, Бобби! Арамбуру! Арамбуру!

Последнее слово, усиленное в тысячу раз громкоговорителями, прогремело так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я растянулся на песке и стал грызть каблуки высотой в милю. Я все грыз и грыз. Стер губы до крови, кровь впитывалась в песок, а тем временем Анита подбадривала сверху:

— Получается, Бобби, получается. Продолжай грызть!