Борис Лурье - Дом Аниты

В квартире слуг раздается один звонок зуммера: это означает, что я должен выйти. Я поправляю шелковую пижаму, аккуратно причесываюсь, обнажая выбритую борозду посредине черепа и, предвкушая вызов на службу, опрыскиваю дезодорантом половые органы.

Я вхожу в студию Аниты. Она в элегантном загородном наряде — толстый кашемировый свитер и бархатные штаны, заправленные в сапоги для верховой езды на плоской подошве. Через плечо перекинута большая спортивная сумка.

— Мы идем на пляж, Бобби.

Такси доставляет нас на место всего за несколько часов. Остров расположен невдалеке от манхэттенского мегаполиса, и на его краю — пустынные дюны. Всего две песчаных колеи, которые мы назвали «Бирманской дорогой», ведут прямо к мосту на дальнем берегу {153} 153 На Файер-Айленде есть песчаная «Бирманская дорога». До Файер-Айленда можно добраться только на пароме, и там минимальное движение автотранспорта. Главная магистраль — дощатый настил по центру острова. Рассказчик не вдается в детали пейзажа: два предложения в этом четвертом абзаце вырезаны из главы про девочку в дюнах. .

Погода холодная и ветреная. Анита приказывает расшнуровать ее сапоги. На коленях в песке я также снимаю с нее чулки и закатываю бархатные брюки до колен. Так и знал, что у этой вылазки есть какой-то особый смысл… потому что Анита вдруг резко пинает меня в самое больное место. Награждает милостивой улыбкой и пинает еще раз.

Она встает и уходит прочь босиком по песку. Несмотря на пронзительную боль, я замечаю прекрасную форму стоп и накрашенные ногти, утопающие в песке. Мышцы икр слегка напружиниваются, но я не вижу никаких признаков плебейской узловатости.

Боль немного отступает. Я подбираю сапоги Аниты и неброский дождевик на норковой подкладке и ковыляю следом, согнувшись в три погибели. Анита не останавливается, не оглядывается и естественным грациозным шагом движется дальше. Мне приходится бежать, чтобы поспеть за ней.

На берегу океана она стоит, глядя на набегающие волны и, очевидно, на Европу.

Я расстилаю дождевик, и Анита изящно садится. Приказывает мне войти в воду.

— Холодно, но от холода боль пройдет, — заявляет она.

Так оно и есть. Окунувшись в воду всем телом, я неожиданно ору от чистейшего наслаждения.

Немного спустя подхожу к своей Госпоже: с меня стекает ледяная вода, пижама промокла насквозь. Я выпрямляюсь по стойке смирно, как хороший солдат или слуга, не говоря ни слова. Хотя я дрожу от холода, где-то в глубине души мне тепло.

Анита встает и аккуратно расстилает дождевик на песке. Нежно меня раздевает и приказывает лечь на норковую подкладку. Мягко укутывает мое дрожащее тело.

Зубы по-прежнему стучат, но вскоре меня бросает в пот. Член поднимается. Так я и лежу, закутанный в теплый дождевик Аниты, несказанно счастливый. Помнится, таким счастливым я был только в детстве.

Анита садится на голый песок и достает из сумочки ручку и блокнот. Она усердно делает записи, изредка поглядывая на часы.

Что она пишет? Ведение записей вошло у моей Госпожи в привычку. Я даже думаю, она слишком много пишет, анализирует, волнуется. Это приходило мне в голову и раньше — собственно, недавно, в период моих философских метаний.

Но как можно сравнивать себя с Хозяйкой? Я никудышный слуга, а она, моя Госпожа, все, что у меня есть, рождена повелевать. Наверняка она способна обуздать мысли и вопросы, возникающие из Пустоты, в силах укротить их и командовать ими, словно полчищем лихих наемников, требуя дисциплины с самоуверенностью боевого офицера.

— Ты переживал, Бобби, — говорит моя Госпожа Анита, — и до сих пор еще переживаешь. Поэтому сейчас, наперекор всему, я укреплю твою веру. Тогда ты, возможно, поймешь, что всегда шел верной дорогой… Адумбар рикела пипси матову {154} 154 Из этих слов значением обладает только «матову», точнее, «ма тову» — в переводе с иврита «о, как хорошо» или «о, как прекрасно». Это молитва, выражающая почтение и благоговение перед культовыми местами: евреи читают ее, входя в синагогу. Адумбар — город в Индии. Возможно, Лурье не вкладывал в эту фразу никакого конкретного смысла; всё, за вычетом молитвы, должно звучать просто как вымышленный язык. .

Мне кажется, я брежу… но я отчетливо слышу, как она произносит эти слова на неведомом языке. Затем она успокаивает меня по-английски:

— Спи, Бобби.

Просыпаюсь в полной темноте. Никого нет. Воет ветер. Я стою, по горло зарытый в белый песок. Сгибаю шею: песок достает почти до макушки. В ноздри и в рот вставлена трубка.

Сквозь туннель, прорытый в песке, я кое-что вижу, но ни единой звезды не явлено моему взору.

Едва хватает места, чтобы слегка пошевелить руками. По крайней мере я могу потрогать член. Ощущения его особенно приятны. Я ощупываю его пальцами — на головку надет резиновый шланг. Из отверстия сочится тепловатая жидкость.

Я истекаю кровью. Медленно, очень медленно, из мастерски сделанного надреза. Мне тепло, будто я внутри матки или некоего приятного тела. Конечно, я истекаю кровью, но мне хорошо. Вокруг живота — теплая, нежная пульсация. Я по-прежнему закутан в теплый дождевик с норковой подкладкой. Небо над головой такое же мрачное…

Я один: моя Госпожа ушла. Неизвестно, вернется ли она вообще. Все зависит от ее непостижимого плана. Если она правильно рассчитала, делая надрез, возможно, к тому времени, когда она возвратится на пляж, я еще буду жив. Но, вполне вероятно, моя Госпожа хочет, чтобы я прямо здесь, в песке, истек кровью из члена, который сослужил ей столь добрую службу.

Я уверен, что умру от потери крови. С этим ничего не поделаешь. Да я и не хочу ничего делать {155} 155 Мы приближаемся к моменту, когда Бобби готов отказаться от своего фантома и полностью подчиниться обстоятельствам посредством смерти. Возможно, это отражает пагубное влияние на психику Лурье длительного лагерного заключения в юности. .

Снова засыпаю. Мне хорошо, словно я выполнил ужасно трудную работу, я радостно впадаю в забытье.

Следующее, что помню: сапог легонько почесывает выбритую борозду у меня на макушке, а голос Аниты шепчет:

— Привет, Бобби!

С нею Фриц и Альдо, оба издают странные звуки. По мановению Хозяйки эти двое выкапывают меня из песка, освобождают из его объятий. Я распластан на песке, в горло льется бренди.

Госпожа возвышается надо мной, сапогом давит на член, чтобы остановить кровотечение. Сколько прошло времени с тех пор, как меня зарыли? Пара дней? Неделя? Больше? Альдо кормит меня с ложки сладким гоголь-моголем.

— Хаммурапи хинтену! {156} 156 «Хаммурапи хинтену»: Хаммурапи — древнее ближневосточное имя, второе слово — судя по всему, бессмыслица. — восклицает Анита. — Ты выжил! Это знак. Ты будешь жить и снова служить. Но покамест ты не служишь никому — ибо я больше не твоя Госпожа.