Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда

Чем с нами занимались? На кого учили? Непонятно.

В мастерской Черныха растили крепких мастеровых. Кира Константиновна Парамонова лелеяла гениев. У Александра Александрова все писали кто во что горазд, и педагоги старались просто не мешать молодым авторам сформироваться.

С нами же в основном занимались бесплодными поисками «положительного героя». Но где его взять, если в фильмах можно было демонстрировать только «борьбу хорошего с еще лучшим»? Мастер всегда спорил с нами не по творческим, а по идеологическим вопросам. В моих работах всегда вымарывались любые, хоть в две строчки, лирические отступления и метафоры, остроумные фразы и даже ремарки. Да, пожалуй, наклонности прозаика за пять-то лет из меня повыдергали начисто. К тому же количество поправок, делаемых мастером на полях моих работ крошечным огрызком простого карандашика, начисто парализовало меня, повергало в ужас. Мне проще было новый сценарий написать. Что я и делала. Наталья Анатольевна смотрела на меня с опаской: неужто опять новый текст принесла?

Прозу «удалили», но способствовали развитию «писучести» и умению работать быстро.

В первую сессию я, единственная из женской части нашей мастерской, получила «отлично» по специальности, и остальные тут же меня «залюбили» не на шутку. К сожалению, единства, товарищества у нас в мастерской не было. Здоровым соперничеством наши взаимоотношения тоже не назовешь.

Несгибаемое притворство мастера, отсутствие взаимопонимания между педагогами и внутри студентов, жесткая идеологическая муштра – все это было каким-то тленом, вредоносной обстановкой. Наверное, поэтому наши студенты и педагоги безбожно пили, порознь, разумеется, но это было проблемой.

Анатолия Яковлевича Степанова мы любили за естественность общения с нами. Разбирая последний фильм кого-то из советских классиков, совершенно изолгавшихся и впавших в маразм, он сказал честно, не ломаясь:

– Дерррьмо, ребяты…

Бедный Анатолий Яковлевич так запил однажды во время сессии, что мы не могли сдать экзамен, он просто был не в состоянии добраться до института, чтобы экзамен этот у нас принять. Другой, тоже милейший человек, являлся в аудиторию в таком виде, что смотреть было жалко.

Зато уроков не задают и алгебры с физикой нету…

А еще забавно сидеть за теми же, где много дерева, широкими партами, за которыми обучались и классики – Орденоносный не переоборудовали с довоенных времен. Хорошо смотреть по два-три фильма в день. Хорошо плавать в бассейне «Олимпийский», особенно приятна эта победа над собой – встать в семь, чтобы в полдевятого уже бороздить волны – и после бассейна, когда обычно «окно», пустая пара, пить чай в институтском буфете и болтать с кем-нибудь хорошим и интересным…

И конечно, очень здорово, что со второго семестра уже дают творческий день – выходной, как бы для чтения и писания или собирания материалов. Лишний, кроме воскресенья, свободный день!

Конечно же, еще с вечера по прямой – «Ботанический сад» – «Калужская». Проведать Округу, речку и лес.

Выхожу на дорогу. Мимо проезжает дядя Зяма Гердт, делает мне рукой наше с ним условное «зям-зям-зям».

Младший сын Журавских, белокурый ангел Данила, ходит по соседям:

– Извините, пожалуйста, но дело в том, что дома абсолютно нечего есть, дайте нам хоть что-нибудь…

Мишу недавно сильно избили и отобрали машину – говорят, кому-то сильно задолжал. Про наркодиллеров тогда никто знать не знал, кроме узкого круга «специалистов»…

Елка и береза смотрят в окошко второго этажа «хитрой дачи», там льнут друг к другу два бледных худых тела, елка и береза знают, что ничего хорошего тут не получится, но молчат. Они деликатные.

Число дремлет, Аня тихо, чтобы не потревожить, громыхает кастрюлями на кухне, варит грибной суп.

«Не женился на Ане, а она все равно суп варит.

Нельзя нам с тобой, Аня, жениться. У меня наследственность плохая. Дедушка левша. Но много работал на свежем воздухе. С обеих рук. Не надо было нам с тобой встречаться, Аня. А куда теперь деваться? В животе у тебя уже Вася. С Федькой, блин, разругался. Он мне морду из-за тебя бил. И надо же, всегда такой был шпиндель, я и не заметил, что он здоровый стал, выше меня, и ручища тяжелая… У меня еще диск его валяется, «Стенка» пинкфлойдская, отдать бы надо…»

Из трубы «хитрой дачи» идет дым. Число приехал? Или Зоя Константиновна?

– Здрасьте, а Костя дома?

– Он спит, – тихо говорит юная жена, Аня-Комиссар. Какая она тихая, светлобровая, близорукая, и кто только такую в комиссары выдвинул, даже и в картошечные?

– Не надо, не будите, потом как-нибудь…

Число садится на кровати и смотрит в окно.

«Вот, тоже… Друг детства плетется… Ладно, потом…»

Смотрит на усыпанную листьями дорогу, верхушки елок и бледное небо.

Число все издевался надо мной по поводу моей комсомольской активности.

Во ВГИКе тоже существовала своего рода «дедовщина» – общественной работой, хождением на собрания и субботники занимались только младшие курсы. Нас с девчонками параллельного киноведческого курса просто «оптом» загребли в комсомольское бюро факультета. В основном наше бюро занималось тем, что прикрывало от гнева декана и администрации своих товарищей, прогульщиков и забулдыг.

– Срочно вызывайте на бюро такого-то, прогулявшего восемь часов научного коммунизма, – говорит декан Заслонова.

– Екатерина Николаевна, он не комсомолец, ему тридцать два года.

– Все равно! Вы должны воспитывать своих товарищей, вы же бюро!

Нахожу в курилке нашкодившего старшекурсника – страдающего от похмелья дядю тридцати с лишним лет.

– Сережа, тебя велено вызвать на бюро и воспитывать. Если Заслонова спросит, скажешь, что с тобой разговор был.

– Угу, – угрюмо кивает страдалец.

Через некоторое время встречаю Заслонову:

– Нет, вы, конечно, должны прорабатывать прогульщиков, но во всем надо меру знать…

– Что такое, Катерина Николаевна?

– Да вот, только что подошел ко мне этот, как его… Говорит, вы на бюро его до слез довели. Нельзя же так… Он взрослый человек, у него семейные сложности…

Мы настаивали на том, чтобы снимать со стипендии тех, кто катастрофически не учится, и эти стипендии начислять нуждающимся, например Аркаше Высоцкому, у него и так сто детей и жена беременная. Мы также предлагали отчислять хронических должников и профнепригодных, невзирая на то, какие у них уважаемые предки. У нас в стране, к счастью, не кинематографический «всеобуч».

– Совершенно верно! Прекрасная идея! – восхищалась администрация, оставляя все, как прежде.

Очевидно, во ВГИКе даже такая «имитация бурной деятельности» была редкостью, потому что и с этой ерундой я умудрилась «допрыгаться».