Инна Хаимова - На полпути к себе...

Так размышляла Юна. И поняла, что если расстанется с Серафимом, то совсем пусто станет у нее на душе, что не грехи она замаливает, а отдает дань детству, как бы ставшим для них тем союзом, тем братством, членами которого они были. Ведь и он, Серафим, тоже нуждается в доброте…

Может быть, даже скорее всего, так называемая «дань детству» находила свое место и в ее отношении к Евгении Петровне и Пане.

Посещая их, Юна всегда старалась одарить каждую из них каким-нибудь сувениром. Подарки вызывали у бывших Юниных соседок радостное волнение. Ей было приятно слышать восклицания Евгении Петровны:

— Господи, какое чудо! (А чудом была хрустальная солонка с серебряным ободком и ложечкой или шкатулочка.) Но зачем ты транжиришь деньги?! Посмотри на себя. Интересная девушка должна прежде всего заботиться о своем внешнем виде. Нет, с такими способностями раскидывать деньги ты никогда ничего себе не купишь! Ни пальто, ни туфель…

А Паня, будто слышала, что говорила Рождественская, тоже по-своему призывала ее к бережливости:

— Береги копейкю. Маленька… Своя.

Однажды зимой Евгения Петровна сказала:

— Вот что, девочка. В таком пальтеце на рыбьем меху больше ходить нельзя. Ты зябнешь в этом ветродуе. Будем копить! Каждый месяц приноси мне сто рублей. А пока возьми, — и она достала из кованого сундука серенькую шубку из искусственного меха, которую, вероятно, носила давно. Может быть, еще до войны.

Так Юне и скопили тогда на пальто…

В то же время, вполне возможно, что эта самая «дань детству» в отношениях с Симой выхолащивала, опустошала Юну. И может быть, она не замечала или даже не хотела замечать, что здесь-то, с Серафимом, в чем-то фальшивит, обманывает себя. «Видения красивой жизни», навеянные Симкиным обществом, не приносят желанного покоя и духовной удовлетворенности.

Но случалось и так, что душа ее требовала очищения, и тогда Юна, захваченная благими эмоциями, совершала то, что, по ее пониманию, могла сделать Фрося. Когда ее захлестнула очередная волна «очищения», Юна впервые рассталась с Симкой на долгое время.

Как всегда, Юна выбежала из дома в последнюю минуту. Она едва успела проскочить через проходную и влететь в лабораторию, как тут же к ней кинулся Галкин. Всегда спокойный, солидный и обстоятельный, Демьян Клементьевич на этот раз выглядел по меньшей мере странно: волосы взлохмачены, глаза беспокойно бегают, губы трясутся.

— Юна, — дрожащим голосом выговорил он, — Людочка… Щербак… погибает…

— Как — погибает?! — испугалась Юна.

— Операция была, большая потеря крови, — и Демьян Клементьевич вдруг положил голову на плечо Юны. — Погибает она, понимаешь, погибает! Кровь нужна. У них в больнице резерва нет…

Юна с трудом выяснила у Галкина, что сотрудница их лаборатории Люда Щербак была ранним утром госпитализирована «скорой помощью», определили — прободная язва. Галкин сказал также, что провел всю ночь у Люды, вызвал «скорую».

— А где же ее муж?

— Муж в командировке. А мы в одном доме живем. Люда мне ночью позвонила, что ей плохо…

Тут-то Юна поняла, что свою привязанность к Щербак Галкин тщательно скрывал. Зная всю безнадежность своего чувства к Людочке, которая очень любила мужа и расставаться с ним не помышляла, он ради того, чтобы хоть видеть ее иногда вне работы, обменял свою квартиру — поселился в доме, где жила Щербак.

— Вы давно там живете? — спросила Юна.

— Ей же кровь нужна, — не отвечая на вопрос Юны, выкрикнул Галкин, — отрицательная!

— Надо клич бросить, — забеспокоилась Юна. — Бегите на радиоузел. Пусть объявят. У меня точно резус отрицательный. Побегу в санчасть. А где Игорь Петрович, Лаврушечка, их надо только предупредить, чтобы меня не искали.

— Кажется, Игорь Петрович на совещании у начальства, а Анатолий Иванович в цехе. Ты, Юночка, беги, беги. У тебя действительно отрицательный?

— Точно! — выпалила Юна. Про себя усмехнулась: полгода назад она сделала аборт, ничего не сказав Симке. Почему? Сама не знает. То ли не захотела нарушать его покой, то ли понимала — в этой ситуации она должна сама принимать решения, независимо, правильны они или нет.

Кровь в санчасти Юна предложила одной из первых…

— А ты, Юночка, товарищ. Просто молодец! — сказал Галкин, когда она вернулась в лабораторию.

Ее отпустили домой, так как у нее наступила слабость, кружилась голова и хотелось дремать.

«Что случилось?» — спросили пружины, когда она, одетая, легла на старую кровать.

«Хочу спать», — ответила про себя Юна.

И сон сморил ее, будто провалилась в бездну. Глубокой ночью ее разбудил стук камешков о подоконник — один, другой. Подойдя к окну, Юна увидела Серафима. И вот впервые он оказался в ее комнате ночью. Значения этому она не придала. В квартире ведь его знали, видели, не раз читали его статьи.

— Почему не подходила к телефону, я звонил несколько раз? — еще не переступив порога комнаты, спросил он.

— Не слышала, спала…

— Но я же слышал в трубку, как тебе в дверь стучали…

— Не слышала, спала, — повторила Юна.

— Все героиней хочешь быть, — не выдержал Серафим. — Новоиспеченный Гагарин. В космос, что ли, собралась? На выносливость себя проверяешь?

— При чем тут героиня? — Юна, недоумевая, посмотрела на него.

— Зачем тебе кровь сдавать надо было? Ее все равно не спасли.

— Ужас… Откуда ты знаешь?

— Звонил к тебе на работу. Там мне и рассказали о твоем «мужественном поступке». Кстати, я решил написать очерк. Даже название наметилось: «Связь поколений». Сначала о Фросе, а потом о тебе.

— Не смей ничего обо мне писать. Нас было много.

— Нет, все-таки зачем тебе было надо кровь сдавать?! — Его губы сложились в усмешечку. — Вас было двое, с отрицательным резусом. Может, еще у кого был, но те не пришли. Хватило двоих…

— А долг? — Юна вопросительно посмотрела на него.

— Долг? Ты кому-то должна?

— Гражданский! Мама так же поступила бы.

— Ах да, героиней захотела быть.

Утром, когда закрывала входную дверь, Юна отчетливо услышала, как толстая директорша прошептала ей вслед: «Шлюха!»

Серафим тоже услышал это слово, но сделал вид, что ничего не случилось. Он попытался взять ее под руку. Юна обернулась. Вспомнилось, как давно, в сорок седьмом, она бежит рядом с Серафимом и в лицо Рождественской летит ее собственный голос: «Шлюха, шлюха!»

— Мерзость! — воскликнула Юна и бросилась бежать вниз по лестнице. Ей казалось, что это подлое слово прыгает вслед за ней по ступенькам. — Вот директоршу возьми в героини очерка! Почему о таких не пишешь?

Вечером он ее встретил у проходной НИИ. Они шли рядом и долго молчали.

— Выходи за меня замуж, — вдруг сказал Серафим.

— Никогда. У меня нет ни любви к тебе, ни нужных для тебя связей, — спокойно ответила Юна, хотя понимала: он делает предложение искренне. Но ведь не заступился за нее перед директоршей! — Кто я? Шлюха?! — во весь голос крикнула она. — Ты-то знаешь, что это такое!