Инна Хаимова - На полпути к себе...

— Юнчик, право, не знаю, что мне делать? Был один кавалер — и того увели. Представляешь — кого? Курьера… И кто, думаешь? Верке он понадобился. Мало ей нашего начальника…

— Откуда ты про шефа знаешь? — перебила ее тогда Юна. — Может, это вранье…

— Когда мне надо, я все знаю! Здесь один Толечка — лапушка…

Потом на собрании Игорь Петрович, глядя себе на живот, объявил о том, что Лебедева подделала справку о травме. Затем выступила Моисеева и тихо, но, казалось, убежденно говорила о необходимости бескомпромиссного отношения к любым нарушениям порядка и законов. И еще о принципиальности и честности. Стояла глубокая тишина. Вдруг прозвучала пощечина. Юна ударила закончившую говорить Нину. Вытирая руку носовым платком, Юна пошла к двери.

— Ребкова, вернитесь, — Игорь Петрович пристально посмотрел на нее. — В чем дело? Что это за выходка? Позор…

— Она знает.

— Вот тебе и подруги, — сказал Лаврушечка.

— Напишите докладную, — обратился Игорь Петрович к Моисеевой, — а вы, Ребкова, объяснительную. Придется обсуждать ваше поведение.

— Никаких объяснений давать не буду, — резко ответила Юна. — Можете увольнять… Как Лебедеву.

Никто ничего не мог понять, кроме, может быть, шефа…

Юна Лебедеву не оправдывала, но ей было обидно, что подделка так бы и осталась никому не известна, если бы не злополучный курьер. Оказалось, что это было не первой подделкой Лебедевой и Моисеева знала об этом. Но говорить Юна никому не стала.

После этого собрания Юна Моисееву не замечала. А тревога за Лаврушечку и Эмилию все нарастала.

Что-то надо было делать. Но что? Лаврушечка тянется к этой ядовитой гадине, к этой зубастой щучке. Вот что не давало Юне покоя. Хотя они с Лаврушечкой еле здоровались, спасение его Юна считала своим святым долгом.

«Хорошо, что вовремя остановилась и не позвонила Эмилии, не растревожила своими подозрениями. Надо с тетей Женей посоветоваться», — решила Юна.

Семья Лавровых была знакома Рождественской. Несколько раз Юна приводила их к Евгении Петровне в гости.

— Может, тебе все это показалось? — разволновалась Рождественская. — Анатолий Иванович человек такой серьезный, умный, — сказала она, услышав о Нине.

— Какой он серьезный?! Все шутит и балагурит.

— Неправда. Он — человек, очень ответственно относящийся к жизни. Не могу я себе его другим представить.

— А если он влюбился в эту щучку? Да, щучку, она даже щукой не станет! — Юна яростно спорила, переходя на крик, словно в комнате, кроме них, было полно народа и она хотела всех перекричать.

— Не кричи. Я не глухая, — остановила ее Рождественская.

— Я не кричу. Я просто возмущена! Эта щучка…

— Что ты заладила «щучка да щучка»! Может, он в Нине увидел то, чего ты в ней не видишь? Может…

— У нее, кроме желаний прекрасной жизни, ничего за душой и нет, — настаивала Юна. — Если бы не несчастный курьер, она о Лебедевой бы даже не вспомнила. И о чести, и о долге не вспомнила бы. Когда ей надо, она на все пойдет. На любую подлость, я знаю…

— А может, ты ошибаешься?

— В чем? В чем я ошибаюсь? В том, что она в чужую семью лезет? Или в том, что у нее эти понятия про черный день спрятаны? Ей, как она говорит, «экзотического» хочется! Спасать Лаврушечку надо…

— Все-таки спасать, может быть, никого и не надо? — Евгения Петровна подмигнула Юне.

— Ну как вы ничего понять не хотите! Он-то ведь на нее смотрит!

— А она на него?

Юна смутилась:

— Думаю, она никак…

— Но, может быть, он ей совсем и не нравится?! Может быть, ей кто-то другой нужен? А ты — «спасать».

Но Юна-то знала: спасать надо!

Юна решила: «Помирюсь с Ниной. Извинюсь перед ней, хотя она и безнравственная дрянь. А чем, собственно говоря, плоха Нина? С Лаврушечкой кокетничает, в себя его влюбляет? Если бы не Лаврушечка, а другой, то тогда что? Все в порядке? И Нина — нравственная?»

«Тогда мне было бы на нее наплевать», — сама себе ответила Юна.

Она не подумала о том, что ее равнодушная связь с Серафимом может быть не менее безнравственна, чем поведение Нины Моисеевой. После смерти Пани отношения Юны и Серафима вернулись на круги своя.

…Теперь Юна ездила в собственную кооперативную квартиру Серафима в девятиэтажном блочном доме, находящемся в районе Текстильщиков.

У нее мелькнула идея познакомить Моисееву с кем-нибудь из «блестящих парней», отвлечь ее таким образом от Лаврушечки. Но для этого по крайней мере надо с ней помириться. А как? Да еще найти такого, на которого Нина бы клюнула. Юна стала перебирать в уме Симкиных знакомых, работающих с ним в редакции. Во! Миша Ахрименко! Парень он видный, красивый. Ухаживать умеет. Недаром все бабы от него без ума! А главное — журналист. Моисеева наверняка обалдеет. Это не какой-нибудь студент мясо-молочного техникума. И день рождения у нее, Юны, скоро, так что можно пригласить Мишу и Моисееву. Отпраздновать у Симки. Но какой же найти повод?

Повод нашелся сам собой. У каждого свои маленькие слабости. Была такая слабость и у Нины. Любила она грызть орешки. И надо же такому случиться — щелк — и передний зуб вместе с расколотым орешком лежит у Нины на ладошке.

«Щучка обломала зубы», — не без ехидства подумала Юна, а вслух сказала:

— Не горюй. У меня сосед — протезист. Вечером поедем, он тебе за два дня все сделает. А то будешь месяц с дыркой во рту ходить.

Моисеева удивленно вскинула на нее глаза, в которых стояли слезы.

— Ты… после всего… предлагаешь помощь?..

— Я давно хотела попросить прощения. Извини мою несдержанность. Я тогда погорячилась. За Лебедеву стало обидно, впрочем, она этого не стоит. А к врачу прямо сегодня давай свожу.

Так и помирились.

И наступил день рождения. Впервые Юна его отмечала вместе с Серафимом. В своей «порядочности» она не сомневалась и не видела схожести своего поступка с поведением Моисеевой, которая, по ее же разумению, «сподличала с Лебедевой».

На вечере Нина не сводила глаз с Ахрименко. Клюнула! Да и вечер удался. Ахрименко рассказывал интересные истории. Симка тоже был в ударе. Он подливал Нине коньячку, срывался с места, протягивал к ее сигарете зажигалку. Нина хохотала и кокетливо острила.

«Наверно, и сама не предполагала, что ей будет так весело и интересно здесь, когда спрашивала о гостях», — подумала Юна.

— Иди потанцуй с ней, — предложила Юна Симе, увидев, что Моисеева остановилась у книжной полки. — Я пока посуду помою.

— Давай помогу.

— Нет, иди потанцуй. Можешь продолжать за ней ухаживать! — она лукаво подмигнула.

— Ревновать не будешь?

— Еще чего! Правда-правда, поухаживай за ней.

— Ну и порочная ты все-таки.

— Опять?! — возмутилась Юна.

— Не буду, не буду. Смотри, а вдруг и по правде начну за ней ухаживать?