Марина Москвина - Между нами только ночь [сборник]

К Новому году в подарок родному Аэрофлоту – выпустила богато оформленный глянцевый календарь с изображениями самолетов.

Однако наше дело тоже потихоньку продвигалось. Елена заказала марку издательства очень известному дизайнеру, который в своих работах экспериментировал с красной икрой, как раз он недавно получил Государственную премию. Когда ему звонили и заказывали работу, он скромно отвечал: “У меня гонорар меньше тысячи долларов не бывает”. Ему денег отвалили. Он сделал. Им не понравилось. В результате марку издательства просто так нарисовал Коля: яблоко с улыбочкой.

В начале мая мне сообщили, что издательство имеет громадный успех в Министерстве просвещения, Елена блистает в высших сферах, правительство приглашает ее на пикники, издательский проект включен в федеральную программу, а моя “Загогулина” ляжет в основу серии лучших книг для подростков.

Летом Елена и Юля уехали в Одессу.

На осенней книжной ярмарке Елена сняла павильон – поскольку книг не было, на полках выставили пустые корешки, а посередке – она заказала бассейн, где плескался живой крокодил.

К Новому году в “Книжном обозрении” напечатали заметку, что моя книга вышла, тираж распродан, а мне и Коле присудили большую денежную премию.

Уже окончательно сбитая с толку, я позвонила Юле. Она ответила:

– Ерунда! Обычная газетная “утка”.

И добавила:

– Не панихидничать! Жизнь продолжается.

Ну, да, да, конечно, надо чуточку подождать, иметь терпение.

И не было этому ожиданию ни конца ни края.

Хорошо, я уже знала, что существуют периоды времени, когда люди и вещи имеют смутные, почти прозрачные очертания, словно в дремоте, а формы выходят за собственные пределы, тают в паутине и дымке, всё истребляется какими-то неясными стихиями, причем это объективная реальность, недаром в доме напротив кто-то скотчем прилепил под окном листок с надписью:

“ Город, где никто и никогда ”.

А чтобы не замыкаться на мысли или желании, надо смотреть на зведы и необъятные дали. Мир мерцает как майский жук. А пока на дворе безжизненная погодка, напоминающая конец свет, – можно вырезать из календаря репродукцию Пиросмани “Медведь на суку в лунном свете” – ее хорошо считать видом из окна, но этот эффект возможен только ночью.

Юрик говорит:

– Ты последний романтик на этой Земле.

Да, я многое идеализирую или придумываю сама себе. Например, мне всегда казалось, у нас на конечной станции метро, когда поезд останавливается и пассажиры покидают вагоны, к машинисту подходит коллега и горячо пожимает ему руку. Много лет мне нравилась эта добрая традиция. И вдруг я увидела, что просто один другому передает железный гаечный ключ.

– Может, я чего-то не понял, – спрашивал Юрик. – Когда они собираются издать твою книжку?

– Что слышно от учительницы? – живо интересовался папа.

Знакомые писатели, прослышав о моем издательском взлете, просили их тоже пристроить к Елене. А в Доме литераторов ко мне подрулил и вовсе незнакомый пожилой человек, бедно одетый, в ветхом твидовом пиджаке и в снегоходах:

– Меня зовут Израиль Аркадьевич. Я намного старше вас, поэтому я так представляюсь. Странно было бы, если бы вы звали меня просто Израиль, – сказал он. – Я хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы ознакомиться с этой рукописью с целью посодействовать в публикации? – и протягивает истрепанные пожелтевшие листы. – Она посвящена жизни и творчеству…

Повисла пауза.

– Не волнуйтесь, – говорю я. – У меня тоже так бывает – вылетит что-то из головы и никак не вспомнишь. Особенно имена.

Общими усилиями выясняется, что речь идет о Булгарине.

Всё трещало по швам, такое уныние на меня нашло! Я начала терять самообладание. Тут звонит моя мама:

– Ты знаешь, – она говорит, – а за Богородицей пришел сам Христос!

– Когда? – я испуганно спрашиваю.

– Когда настала пора.

– И что?

– …Как-то я боюсь, – сказала она, понизив голос, – чтобы всё это не оказалось выдумкой.

Жизнь представала передо мной во всей своей первозданной бессвязности. Я спускалась в метро и мчалась опять куда-то без цели и смысла. Причем в окошке вагона все отраженные люди как люди, а у меня то лоб вытянется, то подбородок. Даже моя соседка по лавочке взглянула на меня и говорит:

– Ой, господи, как вы непохожи на свое отражение! Все похожи, а вы – нет. Я ваше отражение увидела, думаю: что за человек сидит такой? Смотрю – нормальная женщина.

Вокруг меня, навстречу, да и в том же самом направлении двигались клокочущие потоки жителей этого вероломного мира. Хотелось крикнуть им: “Вставайте, павшие духом! Во мгле отчаяния восстаньте ото сна, пробудитесь!..” И запеть пифийские песни. Так велико во мне было исступленное желание ясности.

Вдруг я увидела художника Колю. Он шагал широкими верблюжьими шагами, в летчицкой куртке, закинув лицо вверх, кусок рубахи голубой торчал из расстегнутой ширинки. Лацкан летчицкой куртки весь в значках – “Аэрофлот” и “Кавказ”. Казалось, он тоже не знал, как и я, что ему делать, как быть – одному среди множества людей.

Он заметил меня, поманил легким движением руки, наклонился и прошептал в самое ухо:

– Найди удаленное тихое место, останься там, питай только одну надежду – высохнуть вместе с горными травами и деревьями…

Он был совершенно пьян.

– Вообще я не суеверный, – снова заговорил Коля, – в приметы не верю, но как увижу птицу во сне, обязательно какая-нибудь неприятность. Вот сегодня под утро увидел глухаря.

– Коля, – я стала звать его, – Коля!..

Но он не слышал меня.

– Ловишь себя на том, – произнес он вдруг очень громко, – что независим, свободен, наконец, свободен! Эта эпитафия греет душу. У меня два окна в комнате, квартира торцевая. И столько света – что если между окнами поставить мольберт – ну прямо пиши и пиши. У меня тьма, тьма-тьмущая замыслов. Я для всех полная загадка, – и он улыбнулся от счастья и тоски.

Видно было, что с ним произошла какая-то нервная контузия.

– Вы гений, Коля, – говорю. – Как вы нарисовали иллюстрации к моей книге! Как будто всё сами видели и знали!

Это было каким-то чудом услышано.

– А вы знаете, что ваши иллюстрации погрызли собаки? – он достал картинку, и у нее, действительно, был отгрызен угол. – Елена Фёдоровна прикармливает бездомных собак по всей округе. Так вот это, – сказал он, гневно потрясая в воздухе картинкой, – всё, что осталось.

– Я порвал с издательством, – воскликнул Коля. – Там пошла чертовщина – кто эмигрировал в Нью-Йорк, кто скрывается от налогов, какие-то козни, заговоры, интриги… А мне-то что до всего до этого? Я вообще, когда рисую, имею в виду не издателя, а Создателя.

– В детстве, бывало, я никому этого не рассказывал, – с пылающими глазами он произнес на прощание, – просыпаешься – и весь дрожишь хрен знает от чего. А сейчас я это забыл!