Думитру Попеску - Избранное

— А кого? За два года, с тех пор как война началась, они еще хуже сделались. Многие из них погибли на фронте, а те, кто остался в деревне, и вовсе озверели. Даже помещик и тот боится бывать в своей усадьбе. А управляющие вспорхнули, как куропатки из гнезда… Разве станешь связываться с черной силой?

Но под конец Мезат сказал:

— Ладно, поедем! Не съедят же они нас.

— А коли побьют маленько, не беда, — сказал Петре. — Все же что-то новенькое.

Село было большое, не видать конца-краю. До школы, где они собирались давать представление, дорога крутилась, заворачивала, поднималась, спускалась — думали, уж никогда не доедут. Они благоразумно спрятались в повозку и смотрели во все глаза. Но ничего не случилось. И когда Мезат договорился с директором школы насчет большого зала, Петре и Савел отправились верхом по деревне. На лошадях было безопаснее — легче спастись.

За ними увязались ребятишки. Они щекотали лошадям животы толстыми прутьями, забегали вперед, поднимая пыль, будто ждали, что Петре и Савел накричат на них; и тогда из домов повыскакивают старики, и пришельцам придется плохо. Но Петре и Савел не обращали на ребят внимания.

На всех воротах висели черные лоскутья. Во дворах было больше женщин. Попадались ворота, на которых висело по два-три лоскута. Некоторые из них полиняли от времени и дождей, выцвели на солнце — стало быть, смерть посетила дом уже давно.

Савел увидел девочку, прибивавшую камнем к воротам черную косынку. Он показал на нее Петре, и оба они подивились. Девочке не было и десяти лет. Она стояла босыми ногами на стуле, а когда ударяла камнем, приподнималась на цыпочки.

— У Викторины родитель помер, — объявил какой-то веснушчатый мальчишка.

— Когда помер твой батька? — спросил ее веснушчатый.

— Еще летом, — сказала девочка, — только у мамы не было черного платка.

— А где помер-то твой отец? — спросил веснушчатый.

— В Турде, — сказала девочка. — От пулемета.

— А мой от гранаты помер, а у Митикэ Карымбы — от бомбы, — сказал веснушчатый.

Говорил он это так, как будто отцы их умерли от сердечной болезни или от чахотки. Петре поглядел-поглядел на ребят, и страх его исчез.

— Послушайте, — сказал Петре, останавливая лошадь, — подойдите-ка сюда! И ты, старик, подойди! И ты, женщина, тоже! И вы, там, у колодца, подойдите!

— Чего тебе? — мрачно спрашивали люди, обступая Петре.

— Слышал я, будто вы все злые, — сказал Петре.

— Правильно слышал…

— Будто вы бьете людей, обкрадываете, режете! Вот мы приехали к вам сюда, что вы нам сделаете?

— Ну, это посмотрим…

— Вы всех дубинками молотите, как коноплю цепами, — повторил Петре слова, которые слышал в Ограде. — Правда это?

— Правда! — сказал старик. — Но только мы тем даем по башке, которые у нас кусок хлеба отнимают. А с вами нам нечего делить, малы вы еще, и коли зла нам не сделаете…

— Не сделаем, — осмелел Петре. — У нас цирк… Приходите вечером посмотреть: человек, разрывающий цепи, говорящий попугай, женщина-змея! — голос Петре зазвенел.

Вечером в зале негде было яблоку упасть. И так как Мезата интересовали только деньги, он позволил Петре и Савелу играть все, что им вздумается, — здесь некому было отбирать у них разрешение. И Петре изображал барыню и смешно плакал, а Савел во фраке Мезата пожимал руки крестьянам, как волостной старшина. Они играли одни, не звали на подмогу из зала, и Савел пожимал руку пустоте, а зрители давились от смеха. Потом Петре изображал того долговязого, который утверждал, будто у него образцовая ферма, а Савел — крестьянина. Но больше всего смеялись в зале, когда Петре появился, закутанный в кусок черного полотна, и сказал:

— Я черная сила!

Савел вышел в жандармской фуражке и с саблей. Петре двинул его ногой в зад.

Савел появился снова — во фраке и с моноклем. И опять получил удар — в спину.

— Я черная сила! — повторял Петре всякий раз, когда Савел появлялся, одетый по-новому: то с сумкой сборщика налогов, то в халате санитарного инспектора…

После перерыва Петре вышел в одежде клоуна и объявил:

— Следующим номером выступают поп с попадьей!

И он вывел под руку Савела, одетого в красную юбку. Они посидели за столом. Мезат тоже принял участие в сцене — он изображал чужака. Теперь Мезат знал, что нравится публике.

— Иоана! — крикнул Савел. — Принеси господам еще вина!

И Дорина, игравшая служанку, принесла вина.

— Я иду подготовиться к службе, — сказал Петре. — Умер Тэнасе Ибрик, и я иду поразмыслить над тем, о чем говорить у его одра.

И он отошел в сторону. Савел начал ластиться к Мезату. Все пэтруленцы знали, что речь идет о попе Шойму — он служил у них в деревне.

— Иоана! — крикнул Петре. — Принеси-ка еще вина!

Дорина принесла вина. Савел увивался за Мезатом и красил себе перед зеркалом губы. Играл патефон.

— И либералы тоже хороши, — сказал Петре. — Господи, помилуй Тэнасе Ибрика… Жена, который час? — крикнул он, словно из другой комнаты.

— Два часа ночи, — сказал Савел.

— Проведи господина в спальню, постели ему постель, дай одеяло!

— Я даю ему два, дорогой!

— Вечная память… Жена, дай ему капустного рассола, пусть попьет с похмелья ночью.

— Уже ставлю, — сказал Савел.

При каждом слове люди покатывались со смеху.

А Мезат со своими цепями не имел никакого успеха. В Пэтруле было пять кузнецов, которые разрывали цепи руками. И еще был хромой плотник; тот гнул подковы, даже не вынимая изо рта цигарки.

Мезата мало это трогало; просто во втором представлении он уже не разрывал цепи. И на третьем тоже. Пэтруленцы не отпускали их пять дней; зал был все время полон, а больше Мезату ничего не было нужно. Пэтруленцы гордились тем, что вспахали помещичьи земли. Петре и Савел упомянули об этом в представлении, и теперь крестьяне, встречая Петре и Савела, окликали их по имени. Мезат старался подпевать крестьянам.

На утро шестого дня он заявил:

— Говорят, будет земельная реформа.

— Ну, если об этом говорят, то почему бы нам не сделать ее раньше? Ведь земле не к лицу стоять невспаханной, от этого земля хмурится. Не идет ей это. Она уродлива, когда на груди ее растет бурьян. Невспаханная земля — что кладбище.

Дорина положила ему на лицо ладонь, и он ощутил все ее пять пальцев. Мизинец словно горел и трепетал. Петре не решался посмотреть Дорине в глаза. Он боялся, как бы Мезат не заподозрил его в чем-нибудь дурном и не бросил в чужих краях. Петре сказал об этом только Савелу — Савел был самым большим его другом и мог дать совет; и, кроме того, у него теперь есть опыт по части девушек. Но Савел его разочаровал, сказав, что не стоит думать о Дорине, ведь она «не чиста».

Следующим номером шел бокс, и они готовились выходить на арену.