Бенджамин Кункель - Лекарство от нерешительности

— Вдобавок я хотел бы встретиться с одной девушкой. С Наташей ван дер Вейден.

Хочешь, чтобы папа замолчал, — заведи речь о личном. Этот прием всегда срабатывает. Похоже, страх перед ролью доверенного лица уместно определить как синдром Уилмердинга-старшего или, проще, как слабовыраженный вялотекущий аутизм. По папе можно изучать типичную клиническую картину этого заболевания.

Он ловко перевел разговор на гольф.

Интересно, помнит ли папа Наташу? Она была у нас всего однажды, да еще в большой компании одноклассников, и ее появление, что символично, совпало с пропажей маминого любимого попугая из клетки, которую забыл запереть папа, упорствовавший в своем пофигизме. Попугай скоро обнаружился на верхушке огромного вяза, росшего на нашем газоне, — перепуганная птица, давясь всеми известными ей словами сразу, пыталась нам что-то объяснить. Я боялся, что попугай улетит в неизвестном направлении, в результате чего на папином счету окажется еще один непростительный проступок. Злостный и неисправимый супруг, папа все двадцать семь лет брака находился на испытательном сроке или, в случаях особо тяжких, получал «условно». Мама говорила: «Только посмей!» — и папа, как правило, смел. Он отличался феноменальной рассеянностью, в результате которой незакрытая машина угонялась, мусорные ящики не вывозились, а мороженое, задвинутое в кухонный шкаф, таяло и успешно заливало сахар, кофе и кукурузные хлопья. Я даже разработал теорию: чем чаще мама пилила папу, тем рассеяннее он становился, потому что каждый мамин выпад давал ему моральное право еще больше абстрагироваться от совместных с ней автомобилей, мусорных ящиков и кукурузных хлопьев.

Но вернемся к Наташе. В тот далекий день она ловко, как обезьянка, взобралась на дерево и заманила попугая к себе на плечо — тогда как мы, Уилмердинги, а также одноклассники, задрав головы, стояли на газоне. «Неординарная девочка», — сказала мама. «Она голландка», — объяснил я, не в силах придумать ничего другого. Наташа считалась в большей степени Алисиной подругой, чем моей одноклассницей. «Кажется, еще пять минут — и придется звонить ее родителям в Голландию», — мрачно прокомментировал папа. «Дункан, она, между прочим, спасает твою задницу». Наташа начала со всеми предосторожностями, но очень изящно, спускаться. Тут порыв ветра растрепал крону, вывернул наизнанку каждый листок и разогнал тучи. Наташа на мгновение застыла в сверкающем хаосе листьев. Оказавшись в непосредственной близости от земли, Бадж закричал, в точности как я его учил: «В чем дело, старина? В чем дело, старина?» Все засмеялись. В дом вернулось семейное счастье.

Правда, ненадолго.

Интересно, сам я когда-нибудь женюсь?

— Двайт, тебя что-то тяготит? — спросил папа самым ненавязчивым тоном, вручая мне новую клюшку.

— Нет-нет, — поспешно ответил я. — Пока ничего.

Разделавшись с девятью лунками, мы пошли обедать в клуб. Обед предварял двойной виски; мы чокнулись, каждый о своем.

— Темень, как ночью в торфянике, — сказал папа.

— Еще и дым — хоть топор вешай, — поддержал я.

— Горящий торфяник, — подытожил папа. — Двайт, ты знаешь, как важно держаться за хорошую работу?

— Ты «Пфайзер» имеешь в виду?

— А что же еще?

Я заверил папу, что сохраню его напутствие в сердце. Я и так уже корил себя за то, что подпортил папины дифирамбы будущему фармацевтики, намекнув на отсутствие верноподданнических чувств к оставшемуся в прошлом работодателю. Еще я думал о злых шутках, которые «кроксол» играет с людьми, страдающими болезненной застенчивостью. Я прикидывал, не сыграет ли «абулиникс» столь же злую шутку со мной, внушив мне, что мое «Я» — не более чем результат действия психотропных препаратов, и я лишь льстил себе относительно свободной воли, которой у меня вовсе нет и никогда не было. Зачем в таком случае вообще что-то предпринимать? Раз уж ты уродился пассивным корнеплодом, сиди и жди, пока тебя выкопают. И нечего воображать себя кротом.

Ни с того ни с сего папа спросил:

— Двайт, что ты знаешь об Австралии?

— То же, что и все. Каторжники, аборигены, сумчатые. — Я пожал плечами, исчерпав запас штампов.

— Дело в том, что я познакомился с очень милой женщиной…

Вот это удар так удар. Прямо под дых.

— С женщиной?!

— Представь себе. Женщины не так уж редки в природе. Она, видишь ли, живет в Брисбене. Вот я и подумываю, не слетать ли в Брисбен. Говорят, Австралия — удивительная страна.

— А вдруг она окажется как та болгарка? Подумай хорошенько, прежде чем лететь.

— Двайт, не может она быть как болгарка, если живет в Австралии. По-моему, Австралия — это все равно что Штаты в начале шестидесятых. Открытая страна, неосвоенная. Есть где развернуться.

— Да, папа, но я-то думал, что ты развелся с мамой только потому, что ты по природе своей одиночка. То есть я не умаляю серьезности для тебя этого шага, в смысле — развода. Но ты сам говорил «Я — одиночка». Я только цитирую. — Кажется, на слове «цитирую» мой голос несколько сорвался.

Появилась официантка с нашим заказом.

— Пожалуйста, вегетарианский сандвич и сандвич с мя…

— Мертвечину для него. — Я предвосхитил действия девушки. Когда она ушла, я, не в силах сдерживаться, воскликнул: — Надо же, австралийка!

Тип за соседним столиком оглянулся.

— Франсес, — гнул свое папа, — в высшей степени интересная женщина. Я очень надеюсь, что ничто не воспрепятствует нашей встрече лицом к лицу.

— Только не говори, что познакомился с ней через интернет.

— А хотя бы и так. И волноваться пока рано: если я с ней встречусь, это еще не значит, что я перееду в Австралию. Мы обсудим это дома.

— Ах, дома!..

— Двайт, да какая муха тебя укусила? Обычно ты ведешь себя гораздо лучше.

— Спасибо.

— Поговорим об этом позже.

— Правильно. Не спеши, а то успеешь. Папа… — Я должен был наконец признаться. — Папа, меня уволили. У меня нет ни гроша. У меня нет профессии!

Папа явно сконфузился.

— Единственное, что у меня есть, — абулия. Таков остаток.

— Абу… что?

— Не важно. Но она, по всем признакам, наследственная. — Я тряхнул головой. Во рту было горько и засушливо, как с бодуна.

Папа отреагировал на мое увольнение так же, как Ванита, — заказал еще виски.

— Боже мой, Двайт, так ты и правда в заднице! — Алкоголь развязал папе язык. — Ты же знаешь, как я тебя люблю, сукин ты сын!

Папа крайне редко позволял себе как крепкие выражения, так и выражения отеческой любви, поэтому, когда я услышал сразу и то, и другое, оба полюса моего сознания словно озарились нездешним светом, тогда как промежуточная зона погрузилась во мрак. Надеюсь, вы не сочтете меня плаксой, если я признаюсь, что на мой вегетарианский сандвич упали несколько скупых мужских слезинок.