Александр Григоров - Знать [СИ]

Варгашкин извинился перед посетительницей и бросил профессору:

— Современная наука — это не только лаборатории. Это комплекс объектов. Гостиница, ресторан, спа-салон. — Гостья закивала. — Мир не стоит на месте, научные изыскания должны проводиться в комфорте.

— И желательно в другом месте, — закончил мысль профессор. — С этим ясно. А куда людей денете?

На лице дамы появилась скука. Варгашкин заметил это и встал, отвечая «на посошок».

— Вы сами знаете, что у нас работают лучшие физики-ядерщики, ученые мирового уровня. Они запросто найдут место, их с удовольствием возьмут в любую структуру, где мало-мальски нужны мозги. — Он взял Бронского под локоть и повел в сторону двери. — Надо только обратиться в центр занятости — с руками оторвут.

Стоя на выходе, Николай Вальтерович хотел ответить. И что после сорока пяти на работу у нас не берут. И что институтов, в которых нужны теоретики ядерной физики, в стране не осталось. И что вся жизнь сотрудников — это ИНЯД, проклятый женами. И что, Gosh, никакого технополиса здесь не будет, а будет развлекательно-продавательная коробка из стекла и бетона, в которой дети оставляют деньги, выданные на школьный завтрак. Бутерброды с морковкой сейчас не едят, им какое-нибудь schlucken — меню подавай. И магазины, автоматы, бары…

Но Бронский промолчал — не хотел расстраивать даму, и сам не хотел заводиться. Ушел, проговорив в воздух:

— Как меня угораздило здесь родиться? Ich liebe dich, Dad.

Николай Вальтерович написал три заявления в Горуправу об уходе и порвал их. Малодушничал, корил себя за это. Куда он пойдет — старик, в сущности; с высшим, но ненужным образованием; не умеющий обманывать, а значит, не приспособленный к жизни. С другой стороны, наблюдать, как рушится институт, которому отдана жизнь, за пределами возможностей. Третьего не дано.

Утром, привычно пробираясь по лабиринту торговых рядов, Николай Вальтерович остановился перед входом во двор ИНЯДа. Сотрудники забрали пожитки и собирались кучками возле ступеней. Носильщики тянули остатки оборудования, шкафы, книги — сбрасывали в грузовые машины.

Понесли экспонаты из музея. Они съежились на весеннем ветру, зажмурились от солнца и жадно глотали незнакомый воздух. Какое блаженство вдохнуть жизнь после десятилетий, проведенных в пыльном заточении! На них смотрят сотни глаз — это ли не призвание музейной вещи? Восторг, жизнь, свобода! От избытка внимания портрет Эйнштейна выскользнул из рук носильщика и упал в лужу. Вода! Оказывается, она совсем не похожа на тряпки уборщиц!

Жижа подмочила края портрета, потом проглотила его. Эйнштейн остался в грязи — никто не поднимал мокрую картонку. Экспонат погиб — забытый, но свободный.

Возле строительной техники курили рабочие.

— И что теперь? — спросил Бронский, тоже закуривая.

— Снесем на хрен, — ответил строитель. — Коробка старая, сыпется.

— Неужели прямо возьмете и гирей разломаете?

— Зачем? — Рабочий посмотрел на любопытного старичка со снисхождением. — Динамит заложим и — бах!

Бронский представил, как взрывают ИНЯД. Отчего-то захотелось дать в морду. Забытое со школы чувство, когда Коля мог представить, что дает кому-то в морду. Но со следующей волной гнева пришла идея. Когда она с комфортом уселась в голове, Бронский готов был расцеловать строителей в воняющие перегаром физиономии.

— Glück! — пожелал профессор, взбегая по ступеням и маша курильщикам.

«Мозгами двинулся», — подумали в ответ строители.

К Бронскому пришли после обеда. Представители застройщика настоятельно попросили освободить кабинет, вывезти установку и исчезнуть. В противном случае — заберет варта, а здание снесут вместе с установкой.

— Вы что, не знаете, над чем я работаю? — будто студентам на экзамене сказал Бронский. — Это фактически коллайдер, ускоритель частиц!

Представители посмотрели на помощника, который внимательно изучал что-то на мониторе. Боря почувствовал взгляд и отвлекся. Кивнул — «да, да коллайдер».

— Я его год собирал, а разбирать — два года нужно, — продолжал профессор, повышая тональность. — Малейшее несоответствие, и взорвется! Вам-то этого и нужно, но беда в том, что от всего Харитонова останется черное пятно.

Гости снова посмотрели на Борю. По выражению лица читалось, что он либо корпит над сверхсложным математическим вычислением, либо ему попался танк с огромным здоровьем. Не поднимая взгляда, Стебня утвердительно махнул рукой — «конечно, взорвется».

— Передайте застройщикам, — завершил Бронский, — что я отсюда не уйду. Пойдут штурмом — взорву все ficken.

Гости мысленно покрутили пальцем у виска и пошли прочь.

Через час приехал Гоша с полковником варты, который ел бутерброд. Уговаривали, доказывали, грозили. Бронский подвел к установке и показал, какой именно комбинацией клавиш он взорвет реактор.

— У меня и заложник есть, — Николай Вальтерович показал на Борю. Тот подавил смех и спрятался за монитором.

— И какие ваши требования? — уточнил полковник, нашарив в кармане кусок шоколадки в фольге. Судя по тону, чувство юмора его никогда не подводило ввиду отсутствия такового.

— Требования простые: никакого технополиса, верните аппаратуру, а лучше — купите новую, и отстаньте от ИНЯДа.

— Не тема, — прошелестел Смык, просачиваясь от одного плеча Бронского к другому. — Вы же реальный ученый, должны смотреть вперед… в эволюцию.

— Совершенно верно. Я смотрю туда и вижу торговый центр вместо института и безработных ученых вместо нищих ученых.

Гоша пожал плечами. Показал полковнику, что пора уходить, и на прощание погрозил профессору бледным пальцем.

— Здорово вы их. — Стебня показался из-за монитора. — Я чуть не лопнул.

Из динамиков раздалась автоматная очередь, Боря вернулся в строй — уже раненым.

Когда под вечер запертый изнутри кабинет директора штурмовали ОВОНовцы, Боря понял, что шутки не кончились — они еще не начинались.

Карп Наумович сидел в своем столичном кабинете, переоборудованном из большой квартиры в центре города, и пил зеленый чай с галетным печеньем. Желудок благоволил трапезе и беспокойства не проявлял. За окном осторожно пригревало апрельское солнышко, разминаясь перед будущими зноями. Лучик пробрался через жалюзи и скользнул по стакану с чаем, срикошетив на депутатский значок.

В дверь постучали.

— Разрешите? — спросил секретарь. — К вам посетитель. Я сказал, что не приемный день, но он настаивает.

Либо утро станет еще прекрасней, либо его изгадит внезапный гость. Впрочем, до вечера далеко, в душу наверняка напрудят, так что лучше готовиться заранее.

В кабинет зашел мужчина — среднестатистический, внешне невзрачный, очень этим похожий на самого Карпа Наумовича. Сразу проявилось доверие к посетителю. Так случается: видишь человека в первый раз, а как будто сто лет знакомы.