Александр Григоров - Знать [СИ]

Когда хождения закончились, оказалось, что под контролем террористов целый этаж. Вартовое оцепление переместилось к центральному входу и напоминало обычных вахтеров, помолодевших и при оружии. Обнаружился недостаток продовольствия, потому что закончились припасы в буфете. А его временно прикрыли вместе с рынком. Родные передавали еду в институт через варту — те, в качестве мзды, брали продуктами или деньгами. Затворники делились между собой и терпели. Переговоры с представителями власти превратились в фарс, и борзописцы опять оставили ИНЯД в покое. Не наездишься каждый день на место события — самая окраина.

— Что будет дальше? — спросил Боря, закончив телефонный разговор с родителями. Связь террористам оставили, правда, в трубке слышалось постороннее дыхание и писк, обозначающий начало записи.

— Дальше — hinter Gittern, тюрьма, — ответил Бронский, ковыряясь в токамаке.

— Когда?

— Когда захотят. Думаешь, они не понимают, что я блефую? Поначалу, может, испугались. Но за две недели навели справки, почитали кое-что и разобрались.

— Чего же вы сидите?

— А мне все равно, где сидеть. Я и на зоне буду ядерщиком. Учитывая сумму, которую я получаю здесь, разницы никакой.

Поначалу Стебне нравилась роль заложника — целый день играешься, кормят бесплатно, родители не надоедают. Мама волновалась, но Боря в максимально конспиративной форме объяснил, что его жизни ничего не угрожает. Потом стало надоедать: на стульях спать неудобно, в единственной душевой постоянно очередь к трубе с холодной водой. Игрушки закончились. К тому же знакомый отца предложил хорошую работу.

— Недолго осталось, — ответил Бронский на незаданный вопрос. — Вот аппарат налажу, показания сниму и отправлю в ЦЕРН. Пусть меня казнят, даром не прожил.

— А что будет с другими? — Боря показал глазами на дверь.

Николай Вальтерович отвлекся и посмотрел на ассистента.

— У других наших физика — тоже единственное богатство. Конфискацией и судимостью его не отнять. Остальное — суета, не описываемая законами природы. К чему терять время? — Бронский вернулся к работе. — Поэтому «других» немного.

Боря с тоской посмотрел в окно, где куражился листьями теплый ветер. Затем — на гору пластикового и картонного мусора в кабинете. Открыл на экране два окна — с локацией, которую хотел пройти по второму разу, и программой цифрового телевидения. Включил харитоновские новости и увидел сюжет о заключенном под домашний арест Пользуне. Камера выхватила дверь подъезда, старуху в окне четвертого этажа. Она ругала всех подряд — от алкоголиков до шпионов, — от которых житья нет. Так громко, что речь ясно слышалась на интершуме. Затем журналистка рассказала в камеру, мол, это тот самый Пользун, который. И что нет никакого постановления об аресте или решения суда. Камера выскочила из-за угла и показала автомобиль — водитель и пассажир кричали и лезли ладонями в объектив. Журналистка продолжила: за квартирой предводителя знати ведется наблюдение. Камера «вышла» из лифта и показала человека в застегнутом костюме, мучающего телефон, сидя на перилах. Человек махал руками и требовал убрать камеру.

Сюжет закончился. Боря обнаружил у себя за спиной Николая Вальтеровича. Он внимательно смотрел в монитор. Второй раз в течение десяти минут оторвался от модели укорителя. Раньше перерывы обуславливались только естественными надобностями.

— Убью сучку! — злился Несусвет, глядя в телевизор. — Совсем нюх потеряла.

Дела требовали присутствия в Столице, но желание видеть и обладать Фирой оказалось сильнее. Он прибыл в Харитонов и теперь кушает бутерброд с сыром, запивая йогуртом. А хочется балыка и пива.

— «Убью»? Можно устроить, — предложил Гоша, исчезая возле кресла и появляясь за столом.

Несусвет посмотрел холодно, как трепач, которого поймали на слове.

— Что ты там устроишь, а? Туда же. Оборзели все. Как дела с физиком, почему не повязали?

Гоша заструился обратно в кресло, раздосадованный недовольством шефа.

— Сидит у себя в кабинете, — ответил он, — пока не трогаем. Он, оказывается, фигура мирового масштаба.

— Знаю. Сам из-за него по шапке получил от Верховного. Ему из Швейцарии звонили, беспокоились.

— Думаю, с недельку подержим, а на свободе выяснится, что у него рак или что-то такое. Остальных тупо посадим. Хотя и его можно тупо посадить, но тогда в Европе закипишуют.

— И с этим шибздиком надо решать, Ползуном. Он уже не игрок, но отпускать его «за свои» неправильно. Дар никуда не делся, кровь будет портить… Думаю, убрать по-тихому. Или, как ты говоришь, онкология.

— Можно ДТП сделать, чтобы не повторяться. Выживет — на больничке долечим.

— Вот-вот, и долечивай. Подожди с месяцок, если с ума не съедет, и долечивай. Говорят, он и так воет. Глядишь, обойдемся психушкой. Вроде живой, а по факту — овощ.

Забренчал телефон. Смык подался к выходу — не слушать же барские разговоры? Но Карп Наумович сделал губами «тпр-ру». Второй раз посмотрев на экран, — не ошибся ли в первый? — Несусвет поднял трубку.

— Мир тебе, Несусвет. Светел ли твой путь?

— Светел, как полумесяц во мгле, Назир. Спасибо, что беспокоишься.

— Беспокоюсь, метебер, беспокоюсь. В этом году будет все правильно — я получаю деньги, вы получаете топливо. Но будет ли так дальше? Я слышал, профессор-алхимик здравствует, как шахид в саду услад. Почему так?

Карп Наумович отнял трубку от уха и жалостливо посмотрел на Гошу. Тот повел плечами.

— Назир, уважаемый, ей-богу, хотя боги у нас разные, ты слишком многого ждешь от профессора. Он больной человек — шизик, а не физик. Что такого он сделает нашему договору? В конце года подпишем новый.

— Я слышу насмешку. — Голос стал тверже, появились крепкие, как дамасская сталь, ноты. — Мол, сидит в горах ишак и не знает, что такое атомная физика. Это не так, бача. Я читал статьи профессора. Если он сделает свою установку, нам будет не о чем говорить — топливо уйдет в прошлое, как в песок вода.

— Пусть сделает. Сколько времени пройдет, пока мир осознает и внедрит новшество? Десятки лет. Мы успеем купить его, прежде чем люди перейдут на атомную энергию.

— Ты снова говоришь, как с ребенком. Я звоню тебе по аппарату, о котором десять лет назад назад никто не мечтал. Наука идет быстрее политики.

— Но только не здесь.

— Правильно, Несусвет. Мы уничтожаем науку, чтобы она не уничтожила нас. Но люди устали платить за дорогой бензин, движущий мотор всего на тридцать полезных процентов. Рано или поздно откажутся от нефти. Я думаю, скорее рано. Твой профессор вредит бизнесу. Ты ошибся, не убрав его сразу. Теперь работу могут продолжить в Европе, а там нет вредителей вроде тебя. Исправь ошибку или придется исправить тебя.