Валентин Тублин - Заключительный период

Но ему-то каяться было не в чем, верно?

И снова с двух сторон, слева и справа, тянулись буи, и мне вдруг показалось, что своей незыблемостью они похожи на указатели, ведущие грешника в ад, а праведника в рай. Но не могло ли так случиться, подумал я тут же, что по несказанному своему замыслу всевышний поместил и то и другое в одном месте?

Это вполне на него похоже, подумал я. Вполне.

«Ладога-14» вошла тем временем в Белое озеро. Она вошла в него из Ковжи, а затем, пройдя озером, нужно было вновь войти в реку, в Шексну, но кто, кроме создателя, мог бы найти эту разнесчастную Шексну после всемирного потопа, который на этот раз был вполне делом рук людских. Лоция советовала ориентироваться по верхушкам затопленных церквей. Когда-то у самого входа в Шексну стояла деревня Крохино, которую тоже затопило; верхушка крохинской церкви и помогла найти вход в Шексну.

Я сидел в своем кресле и смотрел в бинокль. Капитан делал то же самое. Не знаю, какие чувства вызвала затопленная деревня и церковь у капитана, но мне она напомнила призрак летучего голландца.

У древних греков богом морей был Посейдон. Насколько мне было известно, православная религия таким богом не обзавелась, судя по количеству церквей, оказавшихся на дне рукотворных морей на нашем только пути, православной церкви самое время было, завести своего собственного Посейдона.

Пожалуй, даже Чингисхан уничтожил их меньше.

Шлюз Переборы мы прошли в три часа дня.

Мы шли вниз по течению, Рыбинское водохранилище, поглотившее село Крохино вместе с церковью, осталось позади. А впереди был Рыбинск. Чайки на отмели впереди были похожи на белые камни.

«Судовое время семь часов тридцать минут. Команда приглашается на завтрак. Приятного аппетита».

Начался еще один день.

Я посмотрел в иллюминатор и увидел пологий берег с мачтами электропередач. «Ладога-14» всю ночь плыла по Шексне. Солнце исчезло, и стало холодно. Если верить сообщениям метеоцентра, в Ленинграде было градусов на десять теплее.

Впереди среди самых разнообразных дымовых струй вставало нечто, оказавшееся в дальнейшем Череповцом. Через реку был перекинут новенький мост, винтовой конструкции, как определил бывший инженер-строитель Чижов. Мост был очень легким и красивым. На одном берегу Череповца было некое сельское раздолье, на другом был современный город, с многоэтажными домами, весь в зелени. Вдоль реки шел прекрасный пляж. В самой середине пляжа видна была труба для спуска сточных вод. Сточные воды были тоже видны, они стекали по трубе. Они были черными. Пляж был пуст. Во-первых, рабочее время, во-вторых, было очень холодно.

В лоции я прочитал следующее указание:

«В качестве приметных пунктов на данном участке можно использовать остатки колокольни церкви бывшего села Любец на 510,7 км».

Лоция не обманула ни разу. На всем протяжении. Мне не понадобилась даже помощь бинокля. Бывшая колокольня возвышалась над спокойными водами хранилища. Она была похожа на огромный коренной зуб, всеми четырьмя корнями вцепившийся в челюсть. Я попытался рассмотреть, остался ли на колокольне колокол или нет, но затем отказался от своих попыток. Я думаю, что колокол, скорее всего, исчез задолго до тотального затопления окрестных пространств ввиду непрекращающегося дефицита цветных металлов. А может быть, и дефицита веры.

Кто бы и что ни говорил, в этом была какая-то загадка. В том, как быстро и безвозвратно рухнуло православие в одной из самых православных стран. Другого такого же примера я не нашел в истории. Католичество оказалось не в пример более жизнеспособным — феномен, объяснение которому хотелось бы услышать.

Лорд-канцлер М., о котором Чижов должен был некогда написать роман, был, к примеру, ревностным католиком. Настолько, что вера эта оказалась для него дороже собственной жизни. А ведь речь в его случае шла даже не об отречении, а чисто теоретических вопросах, над которыми любой человек сегодняшнего дня не стал бы даже задумываться. К примеру — умирать или не умирать за догмат о непогрешимости папы римского. Может быть, и роман о лорде-канцлере, оказавшемся одновременно и предтечей коммунизма, и католическим святым, Чижов не написал именно потому, что не мог объяснить самому себе, чем руководствуется человек, выбирающий смерть в качестве альтернативы отказа от религиозных убеждений.

Гражданское мужество в двадцатом веке, похоже, было вещью еще более редкой, чем в шестнадцатом. Так или иначе, Чижов не нашел ключа к этой загадке. Возможно, ему не хватало сообразительности; не исключено, что он был излишне самоуверен там, где речь шла о вопросах веры. Как и все его поколение, он был воспитан в духе воинствующего, с оттенком невежества, атеизма, он твердо знал, ибо ему сказали об этом, что бога нет, и это вполне его устраивало — так же, как, похоже, и остальных. Он даже ощущал нечто вроде жалости к сотням миллионов верующих в разных концах света, которые до сих пор не додумались до такой простой вещи, и ему было совершенно непонятно, какое место в душах этих людей может занимать вера. Бога нет — и этим все было сказано, с наступлением эпохи атеизма это место освобождалось. Конечно, можно было бы задуматься, чем заполнилось таким образом освободившееся место, ведь ясно, что оно чем-то заполнилось, но Чижов над этим не задумывался. Да и он ли один.

И все-таки похоже было, что религия не являлась необходимым элементом человеческой жизни, если другие миллионы человек обходились без этого элемента.

Король английский, в свое время казнивший своего лорда-канцлера М., был поначалу ревностным католиком и богословом, получившим от самого римского папы титул «защитника веры». Но как только выяснилось, что папа отказывается расторгнуть брак вышеупомянутого короля и тот не может посему жениться на фрейлине своей жены (ее звали Анна Болейн), король почувствовал решительное отвращение к католицизму. И провозгласил себя духовным вождем английского народа. Что было вполне естественно, считал он, ибо кто распоряжается телами своих подданных, тот распоряжается и их бессмертной душой. Это было очевидно, и вся Англия признала весомость этих доказательств короля.

Кроме нескольких упрямцев. Епископа Фишера, например.

Или лорда-канцлера М.

Он отказался признать за королем Англии право на души англичан. На тела — сколько угодно, а на души — нет.

Чижов вполне понимал негодование и без того вспыльчивого короля. Подставляя себя на его место, он негодовал бы точно так же. Затем попытался поставить себя на место лорда-канцлера и попытаться понять, в чем тут был камень преткновенья.