Паоло Соррентино - Не самое главное

Потому что она помнит, как однажды ночью в Скалее, когда они еще ездили в отпуск вдвоем, как все нормальные люди, сидя в сельской пиццерии с неоновой вывеской и тучей комаров, она спросила дона Кармине:

– Помнишь нашего сыночка? Какой он был красивый!

И знаете, что ответил дон Кармине?

– Нет, не помню.

Тогда донна Эмма разучилась прощать.

Она больше никого не простит.

Ей известно, что без прощения жить нельзя. Это не жизнь, а мучение. Сущий ад.

Но она прощать разучилась.

Так что сейчас, в ночной тьме, сами того не ведая, простите ее вы, члены огромного кондоминиума, в котором все мы живем.

– Потому что, мои дорогие, это самое трудное, требующее невероятного напряжения сил: уверить себя, что зла не существует, когда оно здесь, перед твоими глазами, – сказал нотариус Чеккарони у себя наверху, в квартире с панорамным видом.

И все участники собрания кондоминиума замолчали.

Когда Ливио Каза едет по окружной, он всем телом подается вперед, то и дело утыкаясь лбом в ветровое стекло. В руль он вцепляется мертвой хваткой – ладони потеют, руки немеют.

Он не мечтал о том, что получит водительские права.

Он мечтал жить в захолустном городке, где можно ходить пешком, весело, с шутками и прибаутками, здороваясь с владельцами магазинов.

Он мечтал быть человеком, который сидит себе в глубине бара, почитывает газеты и ворчит, что нынешняя жизнь с ее бешеным ритмом не для него.

Он мечтал быть человеком, который в мертвые послеобеденные часы уединяется с хозяйкой бара в кладовке, чтобы по-быстрому, без особой радости заняться сексом.

Он даже мечтал стать простым участковым врачом и – почему бы и нет? – написать о своем деде и о его героических подвигах на войне пафосный роман, который никто не захочет печатать.

Он мечтал стать кем-то другим. Тихим обитателем захолустья.

Человеком, который живет вдали от всего.

Он даже был бы не против прослыть чудаком, над которым посмеиваются земляки (но только земляки!).

Как над всяким, кто день-деньской сидит в баре.

Вместо этого он живет в окружении цветов в прелестном коттедже сразу за окружной, – гордости его жены Дженни.

В общем, живет, как в заповеднике. В одном из мистических, потаенных мест, где время остановилось, где все уснуло волшебным сном. Где царят сдержанность и приличие – проявления скромности, которую так и тянет назвать метафизической.

Поскольку детей у Ливио с Дженни нет, они относятся к своему дому как к ребенку.

Пес, немецкая овчарка по кличке Ритц, заменил им сына.

“Это горе – не беда”, – любит повторять Ливио Каза.

На самом деле, беда. Все дело в масштабе.

Дженни, одержимая страстью к беговой дорожке, всю жизнь призывала Ливио заняться быстрой ходьбой.

Впрочем, она не очень настаивает с тех пор, как муж резонно заметил: “У быстрой ходьбы такие же минусы, как у бега, а плюсов, как у прогулки, нет”.

Ливио Каза унаследовал от отца антикварную лавку в центре Рима, на виа деи Коронари. Каждое утро ему приходится совершать долгий заплыв по реке несчастья – окружной дороге.

В детстве он любил дождь и даже град.

Теперь дождь его раздражает, а град вызывает в воображении ад, где томятся автомобили и их оставившие надежду обитатели.

От жителя захолустья, каким он мечтал стать, но так и не стал, у него сохранилась одна неэстетичная привычка – носить ключи от машины на шлевке для пояса.

Нарастающее бренчанье ключей извещает владельца табачной лавки, в которой Ливио каждое утро покупает две пачки “Кэмел лайтс”, о его приходе.

Ливио много кем мечтал стать, но так и не стал. В сухом остатке получился мрачный и неразговорчивый тип. У Ливио часто обостряется себоррейный дерматит: болезнь, поражающая волосяной покров и грудину, вызвана стрессом – невидимым и агрессивным, словно бактерия.

Тогда, чтобы меньше стыдиться покрытой пятнами физиономии, Ливио погружается в чтение не слишком заумных книжек.

Ливио довольно давно пришел к выводу, что скука бывает разной и ее последствия тоже.

У себя в антикварной лавке он мается от безделья и недостатка общения. Поэтому нередко Ливио Каза, сидя в полумраке на той же табуретке, на которой восседал его отец, часами разглядывает ручки мебели в стиле ампир, курит одну сигарету за другой и размышляет, до чего было бы здорово так же сидеть и скучать в неприметном баре где-нибудь в захолустье.

Там скука обернулась бы радостью. Или покоем.

Дело даже не в том, что ему скучно, а в том, что, сидя у себя в лавке, в тишине, он чувствует себя неловко. Неловко из-за того, что он явно не на своем месте.

Фантазию Ливио возбуждают не ручки мебели в стиле ампир, а образ пухленькой хозяйки бара – бесконечно нежной и бесконечно чувственной, пусть сама она об этом и не подозревает.

Антиквары с виа деи Коронари в равной степени утомляют и пугают Ливио.

Гордый собой, он без лишних сомнений решил, что все они – пустомели и чудаки.

Кто такой антиквар? – нередко задумывался Ливио Каза.

Это не настоящий торговец.

Не настоящий художник и не знаток искусства, за кого часто выдают себя антиквары.

Он сформулировал такой ответ.

Антиквар – человек, имеющий хобби. В остальном он лодка в океане, как и сам Ливио с супругой, для которой путеводной звездой стала комфортная жизнь.

Однако три дня назад в десять вечера произошло малозаметное на первый взгляд событие, нарушившее обычную рутину и предвещавшее большие перемены.

Ритц, как всегда пораженный собственным благодушием, безо всякой причины с угрюмым видом подошел к Ливио и отчаянно вцепился зубами ему в голень.

Ливио был дома один. Дженни уехала на кинофестиваль. Нападение Ритца длилось недолго.

Ливио осмотрел ногу и удивился.

Нога болела, а следа от укуса не осталось.

Это событие вывело Ливио из спячки. Он перестал жалеть себя по поводу и без повода.

И он сделал то, чего в нормальном состоянии не сделал бы никогда.

Ливио сел в машину, вцепился в руль и сказал самому себе: сейчас я поеду в какой-нибудь захолустный городишко и отыщу бар со смазливой хозяйкой.

“С пикантной дамочкой”, – прошептал он чуть слышно.

Возникшее ниоткуда определение “пикантная” настолько его возбудило, что одуматься он уже не мог.

Чтобы довести дело до логического конца, он оставил свой сотовый дома.

Ливио выехал на пустынную окружную.

Без сонма беснующихся машин она показалась ему красивой и чистой. Похожей на пластиковую модель дороги.

Враждебный мир затих где-то вдали.

Ливио легонько нажал на газ, чувствуя себя восемнадцатилетним парнем, но ехать вне потока машин было непривычно.