Олег Попцов - И власти плен...

Откуда взялись собаки? Собралась целая стая собак, словно забыв о присутствии людей, разделились по две, по три и сейчас стояли в напряженных позах, выражая свою симпатию и антипатию сдержанным, однако достаточно зловещим рычанием. Владельцы собак нервничали, невпопад выкрикивали всевозможные команды, угрожающе щелкали ремнями, впрочем, все эти звуки скорее возбуждали людей, вызывали их реакцию, а псы вроде как оглохли, утратили и зрительную, и слуховую связь с людьми. Они потихоньку сдвигались в плотный круг — ее просто так, шаг за шагом, а как-то боком, чуть выворачивая глаза, чтобы увидеть больше привычного: и тех, кто рядом, и тех, кто перед собой. Таффи стоял на том же месте, почти в самом центре зловещего круга. Возможно, его разорвали бы в клочья, если бы здесь не действовал свой закон солидарности. У Таффи оказались единомышленники.

Люди кричали, возмущались, но никто не рисковал ступить на газон, развести собак. Это был уже другой мир, власть над которым люди утратили мгновенно. Возможно, людей удерживал житейский страх. В собаках, собранных в стаю, больше звериного, чем в одной собаке. И все-таки, хотя бы в мыслях, должно остаться идеалистом. Окажись здесь Сергей Петрович и позови Таффи, пес непременно пошел бы на зов. Он был еще слишком молод, и голос крови, он, конечно же, заговорил в нем. Впрочем, это был еще не устоявшийся голос, его возможно было и перекричать. Могла позвать Таффи и Наденька. Магическая сила ее команды вряд ли проявилась бы столь отчетливо. Но команду возможно и повторить.

Впрочем… Нет-нет, все промежуточные слова нужно отбросить. Сергей Петрович подобной команды дать не мог. В послеобеденные часы заседал ученый совет, на котором Сергей Петрович представлял свою кафедру и, что не менее важно, делал доклад.

Гнев окружающих людей был так живописен, и требования наказать, оштрафовать, лишить права держать собаку так настойчивы, что Наденька испугалась. Конечно же, она накажет Таффи, а если откровенно, надо выговорить Сергею Петровичу. Он распустил собаку, потакает ее капризам, и вот результат. Ей стыдно признаться, что Таффи ее пес. Да, она смолчала. Она интеллигентная женщина. Скандалы не ее стихия.

Если угодно, она растерялась. Люди были так возбуждены, так агрессивны, что предугадать, чем кончится скандал, было невозможно. Почему никто не разгонит этих псов?! Слава богу, кругом одни мужчины. Неужели они боятся?

Наденька не заметила, как стала возмущаться вслух. Ей казалось, что возмущение уравнивает ее с толпой, делает равноправнее, позволяет не чувствовать своей вины.

Черный терьер бесновался у скамьи. Положение было и смешным, и трагичным. Пятеро мужчин, ни один из которых не решался встать, не рискуя опрокинуть тяжелую скамью, имели вид приговоренных, болезненно морщились, болезненно улыбались. Терьер басовито грохал лаем, рвался на привязи, всякий раз совершал бесполезный прыжок, чуть запрокидывался назад и снова прыгал, и тогда все пятеро мешочно отваливались от скамеечной спинки, секундно замирали и так же дружно приваливались назад. Кто-то предложил надрезать ремень, стали искать перочинный нож, но хозяйка черного терьера молитвенно сложила руки и уже истраченным на страх и переживание голосом простонала:

— Не надо, граждане. Он сам лопнет.

Звук получился спрессованно-резким, он будто воткнулся в воздух и, не породив эха, завяз в нем. Обрывок лопнувшего ремня полоснул крайнего из сидящих, он открыл рот и, не породив крика, повалился прямо перед собой на колени. Сила инерции была велика, передние лапы не удержали мощного тела, черный терьер ударился мордой о землю. Хватило доли секунды — псы сцепились. В воздух полетели клочья шерсти, куски дерна. Собачий ком, хрипящий, рычащий, взвизгивающий, покатился по траве. Многоголовая, стоклычная собачья масса, прошнурованная вдоль и поперек собачьими телами, вертелась, перекатывалась, на расстоянии десяти шагов обжигала все окружье злобой и яростью, от которой углились собачьи глаза, была не безликой сворой, а имела поименное толкование. По земле катался двадцатиголовый ком собственности, собственности личной, имеющей твердую цену в пересчете на устойчивый отечественный рубль. Души владельцев ожили, в них пробудились решительность и чувство справедливости. Никто не давал команды, порыв был единым. Толпа ринулась на газон. У каждого в руках оказался какой-либо предмет: портфель, детская лопатка, ремень, метла и даже щипцы для завивки волос. Все это было задействовано как меч возмездия. Ярость владельцев оказалась прямо пропорциональна ярости собак. Кто-то подбадривал себя свистом, кто-то причитающе повторял: «Что делается, а? Что делается?» Все смешалось.

Молодой человек, стоявший рядом с Наденькой и вразумлявший ее, сделал немыслимый прыжок, оказался рядом с собачьей сворой и стал дубасить вертящийся ком портфелем. Надо отдать должное — ярость не помутила разум молодого человека, каждый очередной удар портфеля настигал спину незнакомой, чужой собаки.

Старичок с суковатой палкой обрел неожиданную способность двигаться, скачущим, циркульным шагом приблизился к месту собачьей баталии и с удивительной нацеленностью ухитрился не единожды ткнуть тростью в зубы рыжего добермана, который, по его разумению, мог доставить больше всего неприятностей его собственной лайке. Собаки выскакивали из хрипящего кома, пускались наутек, но старичок и тут успевал доставать их палкой, отчего собачий визг делался еще визгливее и истеричнее, Каких-то пять-семь минут, и уже не было ни людей, ни собак.

…Из сбивчивого рассказа Наденьки Сергей Петрович смог понять только одно: во всем виноват он, его мягкость. «Собаки, как дети, — говорила Наденька, — они чувствуют безволие взрослых».

Он и не собирался ей возражать. Возможно, Наденька права, во всей этой истории его вина не последняя. Но зачем же кричать, взвинчивать себя. Сейчас было бы уместно вспомнить, кто настаивал на покупке собаки. Нет, отчего же, он не возражал, он старался сохранять нейтралитет. Пес дремлет на кухне. Бедный малыш. Если бы он услышал все проклятья, которые обрушились на его голову, и переварил бы их в своем собачьем разуме, дав волю воображению, то вряд ли бы впредь кто упрекнул себя в излишней восторженности и доверчивости.

Сергей Петрович отмалчивался. Он жалел Таффи. В этой ситуации жалость была естественным побуждением. В такой же мере Сергей Петрович жалел Наденьку. Кто мог предугадать, что Наденька так впечатлительна и случившееся так потрясет ее? Она плачет, она не скрывает слез.

— Ну право же, — Сергей Петрович берет ее руки, маленькие, почти прозрачные, и целует их. — Собачья драка, она не стоит твоих слез. Псу задали трепку, и поделом ему. На то он и пес. Как бы тебе объяснить? Если хочешь, это норма собачьей жизни. Ну успокойся же, прошу тебя.