Олег Попцов - И власти плен...

— Хорошо, — говорят понимающие знакомые, — очень хорошо. Знаете ли, такое пиво под рыбец отлично идет. По осени рыбец жирный, сочный.

И тогда Сергей Петрович не выдерживает, надо же наконец спросить: как, мол, пес-то?

— А что пес? — лениво итожат знакомые. — С такой родословной…

— Предлагаю тост, оригинальный до помрачения. За здоровье хозяйки!!!

Понимающие знакомые поочередно целуют Наденьке руку.

— А теперь локоток разрешите.

— Ну, Василь Васильевич, ей-богу, вы увлеклись. Здесь же люди.

Правая бровь Василь Васильевича ломается где-то посередине, и глаз под бровью округляется.

— Какие люди, ласточка моя? Это не люди, это подчиненные. Они слепы. Они глухи. И песик у вас прелесть. Весь в вас. Пардон. Я, кажется, сморозил глупость. Ваш муж, Наденька, мне чрезвычайно симпатичен. Чрезвычайно. — Крупное тело Василь Васильевича качнулось в сторону, какая-то сила развернула его, и самый знающий из знающих знакомых повалился на диван. Гости оживились, стол предложили вынести прямо под липы. Мимо Василь Васильевича шли на цыпочках. Кто-то поднял с полу оброненный пиджак, набросил его на вздрагивающее во сне тело спящего и так же на цыпочках двинулся за остальными.

Мнение было общим: пес восхитительный.

Выставкой заседал в приземистом строении, похожем на барак. Ветеринарные службы располагались слева. Регистрацию собак, заявленных для участия в выставке, проводили в двух помещениях. Собак единственно что не обнюхивали: обмеряли, прощупывали, простукивали. Сергей Петрович так разволновался, что вынужден был снять плащ. Сначала регистрировались документы. Тут же крутились ветеринары, выборочно осматривали собак. Документы проверяли дотошно, очередь продвигалась черепашьим шагом. Ежеминутно вспыхивала перебранка. Владельцы собак переругивались, называли волокиту собачьим бюрократизмом.

Многие документы возвращались, причины были самые разные: отсутствие справки о прививках, путаница в родословной…

Аккуратность Сергея Петровича сослужила добрую службу, он прошел регистрацию без заминки.

— Теперь самое главное — проверка породности. Впрочем, вам нечего беспокоиться, — седенький старичок причмокнул губами, уточнил: — С такой родословной… Вашего кобелька будем рекомендовать. Стопроцентная элита.

Владельцев фокстерьеров пригласили на ринг.

Посчитав дело решенным — заверения старичка возымели действие, — Сергей Петрович оставил Таффи с Наденькой, а сам побежал на собачью площадку, где должны были проверять школу. Для охотничьих собак было отведено целое поле, поросшее орешником. В программе значилось три пункта. Сначала фокстерьера пробовали на лисицу, затем на барсука или енота. Общую выучку проверяли тут же.

Любопытные, а их собралось около сотни, растянулись жиденькой цепью и образовали как бы второе ограждение вокруг всей площадки. Человек двадцать примостились на насыпном холмике. Отсюда поле просматривалось отчетливо. Дул сильный ветер. Шерсть на собаках дыбилась. Плоское поле продувалось из конца в конец, укрыться было негде, и собаки, взволнованные предстоящим испытанием, не находили себе места, отворачивались от ветра или, наоборот, запрокидывали головы, нюхали ветер, и вялые губы кривились в оскале, похожем на усмешку.

Только что кончился просмотр спаниелей. Своей очереди ждали сеттеры. Сергей Петрович старался запомнить команды, присматривался к местности.

Каждая собака имела свой номер. Главный распорядитель бегал по полю с жестяным рупором, отдавал на ходу какие-то странные указания:

— Кобель Липунов и сука Кругликова — порода сеттер. Вас просят подойти к регистрационному столу. Повторяю… Кобель Липунов…

Распорядитель выкрикивал номера, творил ту самую суету, которая будоражит волнение окружающих и без которой немыслима собачья выставка.

Сергею Петровичу сделалось вдруг приятно от сознания, что он участник этой вот суеты. И старания главного судьи, и зрители, и даже вот собаки и их владельцы — все они здесь рассчитывают на его внимание и его интерес.

Хорошо бы старичок регистратор оказался прав: с такой родословной… Сергей Петрович прикрыл глаза, улыбнулся, думать дальше расхотелось. Мысли были заманчивы именно в своем изначальном толковании. Диплом у них уже в кармане. А вот если медаль… И тотчас Сергей Петрович увидел Наденьку, представил, как она обрадуется, если…

Судья взмахнул красным флажком, на холме раздались хлопки, и тут же судейский голос, усиленный рупором, произнес:

— Прошу соблюдать тишину. Здесь не скачки. Животные волнуются. — Судья повернул рупор в другую сторону и, чуть гнусавя, прокричал: — Внимание владельцев сеттеров. Номера с двадцатого по сорок седьмой приглашаются на площадку.

На Наденьке нет лица. Вернее сказать, оно есть. Однако его вид, голос Наденьки, ее глаза говорят о смятении чрезвычайном. Вопрос «что случилось?» остался без ответа.

Едва ли Сергей Петрович понял все. Наденька говорит быстро, проглатывает окончания фраз. Батистовый платок, зажатый в кулачке, — немой укор, сигнал бедствия. Наденька подносит его к глазам, к носу, снова к глазам.

— Нет-нет, ты только послушай. — Голос у Наденьки дрожит, всхлипы получаются отрывистыми. — Они сошли с ума. Здесь какая-то ошибка. Они говорят, что внешние данные Таффи не соответствуют его родословной. У него масса отклонений от экстерьера: неправильный прикус, высота задних лап. Наш Таффи бес… бес… беспородный пес.

Сергей Петрович напуган слезами Наденьки. Наденька — натура эмоциональная, ей необходимо выговориться. Сергей Петрович пробует отшутиться. Он даже говорит что-то в этом роде, необязательное, легковесное. И слава богу. Они побывали на ярмарке тщеславия, на тумбы надо сажать не собак, а их владельцев. «Посмотри на них, — храбрится Сергей Петрович, — музей восковых фигур». А Наденька не слушает его. Возбуждение слишком велико. Она уже не говорит, а выкрикивает слова:

— Негодяи! Самонадеянные чинуши!

Пройдет время, и память с возмутительной дотошностью прокрутит события в обратном порядке, как возможно прокрутить кинопленку и бросить взгляд на фотографии, недвижимые, но обстоятельные, где зафиксировано твое состояние, миг движения и настроения миг, их угадаешь, если всмотришься в эти снимки. Конечно же он все вспомнит и все увидит. Все как оно есть. А многое в ином свете, ином значении.

Пес вертится под ногами, чувствует — разговор идет о нем, ему хочется вмешаться, обратить на себя внимание, он даже повизгивает — так нестерпимо волнение. Тут уж не разберешь, не усмотришь — и на ноги наступит, и лапами невпопад обопрется. Наденька вскрикивает и замирает, еще и понять ничего невозможно. Голубая французская юбка — вечная зависть ее подруг. Следы от собачьих лап пропечатались отчетливо. Если смотреть издалека, они похожи на рассеянный рисунок.