Олег Попцов - И власти плен...

Всякое возмущение требует выхода. Нетрудно предположить, что по возвращении домой первым осознанным желанием Сергея Петровича было желание немедленно разыскать знакомого дипломата. Мысленно он уже проговорил этот разговор. Бог мой, сколько чванства, а по сути, обыкновенный жулик. Рассчитывать на помощь Наденьки в деле столь неприятном он не мог, а посему был настроен действовать решительно и по возможности тотчас же. Знакомого дипломата дома не оказалось. Не позвали его к телефону и на следующий день, и неделей позже. Телефон либо не отвечал совсем, либо странным образом кто-то выжидал паузу, затем бросал трубку. Эта сомнительная игра выводила Сергея Петровича из себя. Несколько дней подряд он набирал номер машинально, ни на что не надеясь. Внезапный ответ застиг его врасплох. Голос вибрировал на расстоянии, и было не понять, кто с тобой говорит, мужчина или женщина.

— Что вам угодно?

Сергей Петрович не сразу нашелся, стал что-то объяснять. Его оборвали.

— Очень сожалею, но таких здесь нет.

— Но…

— Не проживает, — повторил голос, и гудки отбоя завершили разговор.

Сергей Петрович перезванивал дважды. Голос был неумолим.

— Не проживает! Уехал, адреса не оставил.

Досаждать Наденьке расспросами вряд ли стоило. Для ее друзей он всегда был человеком странным, своего рода чудаком. Однако ж он пересилил себя и вспомнил друзей… сделал несколько попыток. На вопрос, не знают ли они некоего Тихона Степановича, друзья сочувственно вздыхали. Сергей Петрович не мог зрительно представить лиц друзей, но ему отчего-то казалось, что друзья непременно улыбаются. Ухмылка виделась ему явственно. Улыбался не кто-нибудь, а пропавший внезапно дипломат — словно все Наденькины друзья обрели одно и то же лицо.

Лицо знакомого дипломата в десятикратном повторении улыбалось, подмигивало, кривилось в иронической гримасе.

Друзья, все как один, рады были помочь, но помочь не могли. Почему именно дипломат, а не летчик, не академик — никто объяснить не мог. Назвался сам, не станешь же проверять. Никто из друзей не знал фамилии дипломата. Бывали в гостях, ходили пить пиво за компанию, но только как с Тихоном Степановичем, и в записных книжках так же: Тихон Степанович.

Надо ли говорить, как скверно жилось в эти дни Таффи. Его не замечали. С ним обращались как с вещью, о которой забывают тотчас, определив ей удобное место. Долгое дневное одиночество никак не менялось с приходом хозяев. Хозяева разучились говорить и, видимо, перезабыли все слова, кроме трех: гулять, домой, ешь.

Его веселость, общительность (отпала необходимость в их проявлении) угасли сами собой. Особенно нетерпимой была хозяйка. Она выводила его гулять. Ему разрешалось обежать пустырь не более двух раз, после чего его возвращали назад. В прежние времена он позволял себе вольность — бросался наутек, и смех хозяйки или хозяина подзадоривал его. Теперь все по-другому. Щелкнул замок на ошейнике, щелкнул сухо, громче, чем обычно, а может, ему это показалось: мороз на улице, и все звуки слышатся жестче.

Хозяйка не смотрит на Таффи, но Таффи знает: стоит ему натянуть поводок и…

Таффи боится окриков. Хозяйка — аккуратная женщина. После ее окрика всегда следует наказание.

На прогулку хозяйка выходит в старом пальто. Белые пушистые рукавицы, белый воротник. Таффи не нравится это пальто. Хозяйка в нем приметна, ее видно издалека. У пальто два больших кармана. В одном из них лежит кожаная плетка. Хозяйка убирает плетку как можно дальше, но это бесполезно. Есть или нет плетки, Таффи узнает по запаху.

Иногда хозяйка надевает куртку, и тогда ему нечего опасаться. Куртка невзрачная, серая. Она почему-то всегда пахнет дождем, даже зимой. Зато у куртки нет карманов, и хозяйке приходится оставлять плетку дома. К нынешней зиме куртка не имеет никакого отношения. Зима слишком холодная. Морозы стоят долгие. От земли несет таким холодом, что зябнут не только ноги, но и живот.

В сознании Таффи все вещи делились просто. Существовали добрые вещи, а рядом с ними — вещи злые. И запахи, сопутствующие этим вещам, делились просто: приятные запахи, а рядом с ними запахи скверные.

Его собачье сознание фиксировало лишь признаки внешние. Природа причин, побуждающих зло и человеческую жестокость, оставалась вне досягаемости его воображения. Вещи были теми жизненными координатами, по которым Таффи находил себя в мире людей.

В этот вечер его окружали вещи злые. Таффи смиренно сносил неприязнь хозяйки, старался не попадаться ей на глаза. И желтая миска взамен привычной алюминиевой чашки, издававшей при каждом прикосновении звук особый, отчего рот наполнялся слюной, а ноги сами бежали на кухню, сразу попала в ряд отрицательный. Обычно Таффи радовался новым покупкам, пытался их выхватить из рук, припадал на передние лапы и начинал хрипло лаять, откидывая голову слегка вбок, как если бы желал сказать, что лает он не серьезно, а так — для настроения шумит, требует внимания.

Таффи посмотрел на желтую миску и зарычал. Зарычал беспричинно, ради знакомства. Раньше ему готовили специально, но вот уже месяц, как он подъедает остатки с хозяйского стола. Таффи не в обиде. К любой пище можно привыкнуть. Нынче с ним не больно церемонятся. Лишний раз не позовут. Не поел — пеняй на себя. Таффи спешит — он голоден. Ест Таффи торопливо, неаккуратно, брызги летят в разные стороны. Видно, как он хватает увесистые, скользкие куски, проглатывает их с маху, и его короткое тело содрогается, прогоняя ком пищи по пищеводу.

Как оказался рядом с миской злополучный флакон? По невнимательности хозяйки, а может быть, ее отвлек телефонный разговор. Коричневая бутылочка, размером не более чем в треть стакана, выскользнула из сумки и скатилась на пол. С едой было покончено. Таффи с грохотом гонял по полу пустую миску, старательно вылизывая ее, когда его нос, учуяв странный запах, ткнулся в флакон. Скользкий темный предмет оказался там, где положено находиться собачьей пище. «Возможно, это и есть пища, — подумал Таффи, — ее надо только разгрызть». Он ухватил флакон зубами. Некстати стукнула входная дверь, и от страха случился спазм, Таффи судорожно глотнул воздух и проглотил флакон.

На недомогание пса обратили внимание не сразу. Хватились пропавшего лекарства. Лекарство считалось дефицитным. Наденька гордилась своими связями. Редкое лекарство подтверждало способность Наденьки совершать невозможное. Рациональный ум Наденьки уже обсчитал тот выигрыш, который она будет иметь в результате столь необычного приобретения. Лекарство предназначалось одному влиятельному лицу. Наденька мечтала поехать в Италию. Ответственное лицо имело вес и предопределяло, кому куда ехать. И вдруг лекарство пропало. Сказать, что Наденька перевернула весь дом, — значит допустить неточность. В течение часа квартира обрела признаки цыганского табора, снявшегося со стоянки. Наденька металась по комнате, хлопали дверцы шкафа, с треском открывались и закрывались ящики столов, вещи в беспорядке летели на пол, повисали на стульях, в воздухе кружилась нафталиновая пыль, пахло ломбардом.