Олег Попцов - И власти плен...

Не удалась затея — мысль, словно нарочно, повторила себя. Он даже оглянулся, испытывая странное ощущение, будто кто-то из стоящих рядом произнес это вслух.

У дверей поливадовского кабинета — очередь. Тут только свои. Так и пошел сквозь стену общего смущения, и своего в том числе, сквозь общий гул, общий смех и духоту общего дыхания. И то, что не вглядывался в лица, поздоровался со всеми сразу, лишь добавило смущения и неловкости.

— Классический сюжет: «Не ждали».

В словах был умысел. И в громкости, схожей с декламацией, был умысел. Слова адресованы ему. Он обернулся и увидел ее. Темно-синий строгий костюм, белая блуза. И в тон костюма — синий бант. Она выделялась среди всех и знала точно, что выделяется, обращает на себя внимание. Все, что положено знать о своей внешности, она, конечно же, знала, и было даже удивительно, с каким достоинством, как свободно, легко она делится своим превосходством. И тут же, казалось бы, невпопад, он вспомнил, как в вестибюле она призналась, что ужасная трусиха и вся дерзость ее показная.

— Значит, не ждали? — переспросил негромко, как бы проверяя, те ли слова были сказаны. Строгости в голосе не было. Он сделал вид, что подсмеивается над собой. Если бы они были одни, он добавил бы, наверное: «Рад вас видеть». Слова, лишенные особого смысла, сдержанно-формальные даже. Он произнес бы их спокойно, без нажима, предлагая ей самой разобраться, так ли они обязательны, эти слова. В окружении посторонних людей следовало поступить иначе. Он не станет делать вид, что незнаком с этой женщиной. Он ей подыграет. Она ждет его смущения, а у него нет оснований для смущения. Его взгляд остановился на лице Разумовской.

— Репетируете новую роль?

Он не оставлял ей другого выхода, как принять вызов.

— Нет, — сказала она. — Экспромт, рожденный страхом. Генеральный директор на территории служб главного экономиста.

Теперь очередь за ним. Разговор начат, есть слушатели, есть зрители.

— Страх — это лишнее. Страх надо изживать. — Для равновесия сказанных слов было достаточно. Они давали ему право рассеянно улыбнуться, показать, что мысленно он уже там, в кабинете главного экономиста, что этот лестничный диалог ему даже приятен, однако он не волен распоряжаться собственным временем. Удивительно другое: то, что было естественным и логичным для окружающих, представлялось неестественным ему самому. Не хотелось обрывать разговор на полуслове и, пользуясь директорским правом, войти в кабинет главного экономиста. Она должна что-то ответить. И она ответила, невзрослым, упрямым жестом откинув со лба волосы. «Наверное, мода такая», — подумал он. Такую точно стрижку носила его мать. Но это когда было — тридцатые годы.

— Бесстрашие — дело наживное, — сказала она. — Время работает на нас. — И сощурилась, но не так, как это делают взрослые, выражая или скрывая за гримасой свое отношение к происходящему, сощурилась озорно, от удовольствия.

Мысли о ней являлись внезапно, беспричинно, как потребность отдыха, смены настроения. Они имели свою последовательность, свой сюжет. Можно было бы сказать так: Метельников мысленно проигрывал варианты неожиданной встречи. На заводе, вне завода, у знакомых. Могли же у них оказаться общие знакомые! Его никто ни в чем не может упрекнуть: устал, и как ответ на эту усталость — такие вот не совсем обычные ощущения и мысли. Мысли о постороннем человеке. Для себя он так их и называл: мысли о постороннем человеке. Встреча могла быть только неожиданной, так он считал. Всякий раз с особой придирчивостью, в деталях представлял свое поведение, обусловленное такой вот неожиданностью. Ее реакция виделась всегда одинаковой: растерянность и радость, конечно же, скрываемые, но так неумело, так подчеркнуто неумело, что вряд ли можно понять, делалась ли вообще попытка их скрыть. Сегодня он имел все основания признать правоту своих предощущений.

— Тут у вас, кажется, очередь, — сказал он. Ему что-то стали объяснять, словно оправдывая свое присутствие, и он, приговоренный слушать все это и непременно реагировать, страдал неизмеримо больше, чем те, кто отчего-то счел себя переступившим черту дозволенного. Мир невозможно переделать, отстраненно подумал он. Скорее всего это неплохие люди. Чего они боятся? Обязательно найдется один, другой, который перегнется в пояснице. И уже не остановишь, не выпрямишь — так привычнее, снизу вверх. И, не обращая внимания на говоривших, скорее даже пренебрегая их оправданиями, сказал специально для нее:

— Общее не в нашей власти. Что же касается частностей, тут мы вольны. — Он очень старался, очень. Не хотелось ничего усложнять, но и упрощать не хотелось.

А он уже было отчаялся, махнул рукой — не удалась затея. Успел даже представить, дофантазировать свое разочарование. Чувствовал увлажненную бумагу в руках, пропитанные теплом, смятые цветочные стебли и все повторял и повторял без конца: «Опростоволосился»…

Спускался вниз и спиной ощущал общее недоумение: зачем приходил? И говорил невесть что. А как же, раз пришел. Без надобности не приходят. Кто его за язык тянул? Про новый административный корпус, про тесноту, в которой сидят экономисты. Неужели все эти глупости ради нее?

Вернулся к себе в приподнятом настроении. Открыл дверь кабинета, переступил порог и оказался в другом мире. Отчего радость? — спросил себя. И невольно пожал плечами. Ни о чем не говорили. Постояли друг против друга и разошлись. Просто встретились. Просто постояли. Нет, не так. Она хотела быть замеченной, обратила на себя его внимание. Он даже не спросил, будет ли она на вечернем чествовании юбиляра. Скорее всего. Дед еще хорохорится. Волосы красит. К чему ему это? Все ведь знают — семьдесят. Н-да, эпоха уходит. Эпоха. Так и запишем. У меня хорошее настроение, я спокоен. Ничего не случилось.

Стол необъятен. Поверхность без изъянов. Кто-то пошутил: отполирован до неприличия. Неаккуратно оторванный листок бумаги лежит посредине. Будто кем-то оставленный белый флаг. Щелчком подтолкнул лист, и тот заскользил невесомо. Темный стол, белый лист. Контраст приятен — подчеркивает чистоту. Метельников садится в кресло, выбирает удобное положение, вытягивает ноги. Несколько скоротечных минут покоя, наедине с собой. Ни о чем не думается, просто тишина. Еще мгновение, взгляд на оживший селектор. Откашлялся.

— Доброе утро. Ну, что там у нас на сегодня? — Привычная для всех и для него тоже жизнь продолжается. Мимолетный взгляд, еще не понял причины беспокойства. Перевернул неаккуратно оторванный листок. Телефонный номер. Не задал вопроса: чей? Полуответ готов — номер заводской. Как бы невзначай, в микрофон: — Меня кто-нибудь спрашивал?