Владислав Погадаев - Линия жизни

Но я, наученный новогодним опытом, пропустил это предупреждение мимо ушей, полагая, что пройдёт лето, всё забудется, и меня, пусть со скрипом, но примут обратно.

* * *

Лето после окончания пятого класса прошло без подвигов и особых происшествий: собирали с бабушкой грибы и ягоды, со Славкой ходили за шишками. В конце августа поехали с бабулей в Свердловск на базар, продали всё, что только смогли из собранного урожая, купили мне школьное обмундирование, кирзовые сапоги, учебники и вернулись полностью упакованными, готовыми к дальнейшему обретению знаний. Вот только перед началом занятий в школе нам чётко пояснили, что места в интернате, за мои художества, для меня нет. В школу – пожалуйста, а в интернат – ни-ни.

Никак я не думал, что Нина Григорьевна, старший воспитатель, и Михаил Петрович окажутся такими последовательными и твердыми в своём решении.

Делать было нечего, пришлось искать жильё. Нашли довольно быстро. По другую сторону от железной дороги располагался частный сектор, где проживал Толя Ермаков, ученик нашей же школы. Его семья меня и приютила.

А бабуля начала ходить от Михаила Петровича к Нине Григорьевне и обратно, и так почти каждый день, и где-то через месяц сломила упорное сопротивление этих неприступных бастионов: меня опять вернули в интернат, в свой, уже ставший родным коллектив таких же шалопаев, как я.

Про учёбу в шестом классе что-то особенное сказать не могу, она прошла спокойно, без каких-то особых, засевших в памяти моментов. Правда, два преподавателя остались в памяти на всю жизнь. Это учитель математики Васнина Валентина Васильевна и учитель истории Попов Александр (Васильевич).

Валентина Васильевна каждый урок начинала с устного счёта. Она называла два числа и действие, которое необходимо с ними произвести; ученик, который первым давал правильный ответ, получал плюс, за неправильный ответ – минус. Тот, кто набирал пять плюсов, получал пятёрку; четыре – соответственно, четвёрку. Единицы, двойки и тройки не ставились. Положительная мотивация!

Валентина Васильевна научила нас быстро считать в уме, производя арифметические действия без каких-либо письменных вычислений. Такая разминка длилась около десяти минут, затем начиналась новая тема. Чаще других победителями в этой экспресс викторине оказывались Володя Коптяков, Витя Лобанов и я.

Другие одноклассники в этом аттракционе частенько от нас отставали, а мне он не раз помогал исправить колы и двойки, полученные за «подвиги» на уроках математики: за плохое поведение я частенько выметался с урока, попутно огребая единицу в журнал. Несмотря на это, алгебра и геометрия были моими любимыми предметами, так как их не надо было тупо зубрить: достаточно было логически мыслить, а этому Валентина Васильевна нас научила.

История тоже была предметом, к которому я, благодаря Александру (Васильевичу) неравнодушен до сих пор. Это был учитель от Бога: он так преподносил материал, что не слушать было невозможно! Кроме того, к каждому изучаемому в соответствии со школьной программой историческому периоду или событию он подбирал художественные произведения, в доступной и интересной форме повествующие о той эпохе. Порой я не мог дождаться конца уроков, чтобы первым бежать в библиотеку.

Из-за особенности строения черепа у Александра (Васильевича) было прозвище «Кумпол» – необидное, наоборот, с оттенком уважения. Несмотря на очень плохое зрение, он был прекрасным спортсменом: отлично играл в волейбол, подвязав – для надёжности – верёвочкой очки с толстенными линзами.

Ещё хочу упомянуть о том, как проходили у нас уроки физкультуры – никакого сравнения с тем, что происходит сейчас. У нас было всего два урока в неделю, но мы знали, что такое кольца и брусья, умели прыгать через «козла». Зимой бегали на лыжах. Помню, как-то раз, после прохождения дистанции, учитель подозвал меня и, взглянув на мои уши, принялся растирать их снегом. Уши начали гореть огнём, а потом распухли – отморозил.

Когда на реке вставал лёд, катались на коньках-дутышах, благо, этого добра у нас было хоть завались. В то время в Верхотурье работал завод, выпускавший коньки. Впоследствии его перепрофилировали на выпуск кроватей, а в наше время, благодаря достаточно большому количеству брака, мы имели то, что тогда мог купить далеко не каждый. Вся бракованная продукция завода вывозилась на свалку, которая находилась на повороте дороги, ведущей от станции в центр города. Вот тут мы, как и всё Верхотурье, отоваривались коньками любых размеров, а затем, разрезав на ленточки сыромятные гужи от старых хомутов, привязывали дутыши к валенкам и устраивали гонки.

На уроках начальной военной подготовки нас учили стрелять из малокалиберной винтовки – мелкашки, для чего на пришкольной территории был при участии старших школьников построен тир.

Так же, при участии школьников, был разбит школьный сад. Мы сами копали лунки под саженцы, насыпали на дно «пирамидки» питательной смеси и сажали плодовые деревья. Я и сейчас мог бы указать, где растёт «моя» яблоня.

Как уже упоминал, в первую половину года моя школьная жизнь проходила относительно спокойно: боялся, что вытурят из интерната. Как всегда, по пятницам разъезжались по домам, в воскресенье возвращались, используя свободное время для путешествий в Верхотурье. Осенью обследовали Свято Троицкий собор и стены кремля, зимой катались на коньках или лыжах. «Новый год» тоже прошёл без эксцессов, а вот второе полугодие, особенно его окончание, опять было отмечено некоторыми «подвигами».

Весной вообще наметилось некоторое равнодушие к учёбе: сказывалась накопленная за зиму усталость. Сжатая пружина должна была, в конце концов, расправиться. Мы начали коллективно прогуливать занятия и ещё больше баловаться на уроках, добиваясь удаления из класса. Моя соседка по парте Аля Яценко была и моей главной жертвой – именно её я допекал своими выходками. В итоге опять получил предупреждение о том, чтоб на следующий год на проживание в интернате не рассчитывал.

Зимой произошло значимое событие: из семьи ушла бабушка. Все эти годы она не ладила с моей мачехой, но терпела, а тут, разругавшись с ней в очередной раз, пошла к начальнику лесоучастка и попросила выделить ей, как пенсионерке, какую-нибудь комнату. И он выделил – как раз в том бараке, который когда-то, лет семь тому назад, строили весёлые вятские ребята, забавлявшиеся моими лихими ответами на вопрос, почему это молодая мамка всю ночь ревела.

Теперь – после ухода бабули – возвращаясь из школы, я то и дело стал заставать дома пьяные компании. Отец с мачехой и раньше не были трезвенниками, а тут вообще зачастили. Иногда отец наливал и мне, хвастаясь перед собутыльниками тем, какой отличный у него сын, но я начал замечать за собой, что не могу терпеть пьяных, их слёзы, слюни, их запах. Вот когда плеснут, и я выпью, всё как-то сглаживается. Поэтому, заставая дома пьяные компании, я старался сразу же уйти – внутри поднималась неодолимая волна гнева и презрения. Особенно, когда я видел в таком состоянии отца. И это сохранилось во мне на всю жизнь: пьяных я терплю только тогда, когда сам пьян.