Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Откуда она у вас?

Я ему показал еще несколько таких же фляг.

— Капрал Нана принес, — добавил я быстро, — не знаю откуда!

Своим бойцам я сделал знак, чтобы они молчали. Я боялся, как бы они не проболтались о случае с колодцем. Взводный выпил воды, опять осмотрел флягу, потом медленно возвратил ее Пынзару. Он молча осматривал фляги, пристегнутые к нашим поясам. Меня беспокоило его молчание. Я посмотрел на него в упор, пытаясь угадать его мысли.

— Значит, Нана принес вам воды? — пробормотал он таким тоном, что не трудно было догадаться, какие мысли тревожили его в эту минуту.

— Да, Нана! — подтвердил я растерянно.

Наш разговор на том и кончился. Он протянул нам пачку сигарет, потом дал прикурить, поднося зажигалку то одному, то другому.

Он подносил совсем близко к нашим лицам пламя зажигалки и долго всматривался каждому в глаза. Тогда я понял, что взводный неспроста заглянул к нам, что он что-то скрывает и боится поделиться с нами. Он закурил и, пока не погасли все сигареты, все о чем-то размышлял, не проронив ни слова…

Уходя, он взял меня за локоть. Мы дошли до самого края поля. Связного он послал вперед, а мы уселись в кукурузе.

Подсев поближе ко мне, он опять вынул пачку сигарет и зажигалку. Закурили. Затягиваясь время от времени, он расспрашивал меня: откуда я родом, чем занимаются родные, сколько у нас земли, давно ли я на передовой и все в таком же роде… Этим разговором он успокоил мои подозрения; я знал, что взводный недавно прибыл к нам и ему необходимо узнать нас: на кого можно положиться, кого следует остерегаться. Когда же он снова заговорил о Нане, я вздрогнул, будто капля холодной воды скатилась у меня по спине.

— Нана ничего вам не сказал? — спросил он, пристально глядя мне в глаза.

— Нет, ничего, — буркнул я.

Он затянулся последний раз, воткнул окурок в землю и выпустил не спеша несколько колечек дыма.

— Ты знаешь, что он в немцев стрелял? — медленно и негромко спросил взводный, не сводя с меня глаз. — Он убрал всех до последнего, кто находился у колодца… Короче говоря, — добавил он, отчеканивая каждое слово, — Нана убил семерых немцев!

Я быстро повернулся к нему как будто ждал от него этих слов. В тоне, каким взводный сказал: «он убрал всех», я не почувствовал никакого осуждения поступка Наны. Что все было именно так, я не сомневался; я считал, что Нана способен сделать все, что угодно. Он ненавидел немцев и мог им отомстить.

— Это был Нана, — уверенно сказал взводный, — потому что никто другой не подходил к колодцу!

— И хорошо сделал! — вырвалось у меня.

Взводный так и застыл, испытующе глядя на меня. Ему было важнее всего узнать, что я думаю об этом. На мгновение его лицо исказилось, и мне почудилось, что в гробовом молчании летней фронтовой ночи я угадал ход его мыслей. «Так оно и есть, — осенило меня, — он тоже ненавидит немцев!»

— Подумай обо всем этом! — посоветовал он, глядя на меня… — Завтра в батальон прибудет военный прокурор, начнется следствие по этому делу…

Мне сразу стало ясно: надо подумать, как спасти Нану. Сердце забилось чаще, лицо пылало от прилившей к нему горячей крови. «Так вот каков он, наш взводный!» — обрадовался я. Он был заодно с нами, простыми бойцами, и показался мне самым дорогим человеком на свете. Хотелось кричать от счастья, обнять его, расцеловать. Я расплакался, как ребенок, горячими, неудержимыми слезами…

Потом я стер их рукавом кителя. Когда я оглянулся, его уже не было около меня. Мне захотелось догнать взводного, удалявшегося в темноте. Услышав потрескивание кукурузных листьев, он повернул голову и остановился, затем подозвал меня пальцем.

— Я ничего не знаю! — предупредил он меня, приложив палец к губам. Шепотом, как бы про себя, он добавил: — Впрочем, не долго осталось: все трещит по швам, скоро все рухнет, только скорее бы!..

Эти слова ошеломили меня. Я стоял на краю поля, не в силах двинуться с места, размышляя не об убитых немцах, не о Нане, не о нашей судьбе, а о последних словах взводного. Я понял, что есть чему радоваться…

На поле я вернулся в полном смятении. Вскоре я собрался с мыслями и все продолжал думать о нашем командире. Мне и до этого приходилось слышать, как его хвалили солдаты: «Заступается, мол, за нас, а от офицеров держится подальше», но почему-то тогда я пропустил это мимо ушей. «Все это неспроста, — рассуждал я теперь. — На фронте с такими мыслями…» И, по правде говоря, я радовался, что такой человек — наш командир…

Бойцы лежали, по обыкновению, почти прижавшись друг к другу. Не проронив ни слова, я сел рядом с ними и тут только заметил, что забыл вернуть взводному пачку сигарет. «Не беда!» — подумал я. Пачка опять пошла по кругу. Каждый взял по сигарете. Закурив, я глубоко затянулся, выпуская дым то колечками, то непрерывной тонкой струей.

Я совсем было успокоился, но вдруг мысли о только что происшедшем нахлынули на меня, и я снова встревожился.

«Нана. Что мне делать с ним? Посоветоваться с ребятами пока что нельзя! Придется как-нибудь самому выпутываться» Тут мысли мои оборвались. Перед глазами вставала ужасная картина: мне представлялся Нана босой, без кителя, с растрепанными волосами. Глаза закрыты белой повязкой, руки связаны ремнем. Группа солдат с винтовками на изготовку. Его должны расстрелять. Хотят поставить Нану на колени. Но тот вырывается, освобождает руки, срывает повязку и стоит с гордо поднятой головой перед своими палачами. А позади стеною стоят сотни и тысячи немцев, одетых в серые мундиры с квадратными касками серой стали, из-под которых злобно смотрит множество холодных глаз…

— Жерка! — крикнул я, как в лихорадке, позабыв о всякой осторожности. — Бегом к пулеметному гнезду. Живо позови ко мне Нану! Оставайся там вместо него!

Жерка сорвался с места и исчез в ложбине. Я пошел вслед за ним и остановился на краю поля, поджидая Нану, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. «У него остается только один шанс, — подумалось мне, — скрыться! Пока можно будет его спрятать в кукурузе. Ночью он должен перебраться через линию фронта в ближние горы!» Но я знал, до чего упрям Нана. Чего доброго, он откажется от такого совета. Останется и докажет, что не боится продажных псов из военного трибунала и гитлеровских гадов! Передо мною еще мучительнее прежнего возникла жестокая картина казни: винтовки, взятые на прицел и направленные в сторону Наны, бесстрашного, стоящего с дерзко вскинутой головой.

В ложбине в сгущавшемся мраке все явственнее выступала чья-то тень. Она быстро поднялась в гору, пробежала через поле. Я вышел ей навстречу и позвал:

— Нана, Нана! Сюда!

Однако отозвался не Нана, а Жерка Константин. Он оглядывался назад со страхом, как будто только что вырвался из чьих-то рук.