Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

У тетки Сарры, жены Вырнава, лампа горела до поздней ночи. Муж все не возвращался, и это очень ее тревожило. Пришел с работы Симеон, и старуха поделилась с ним своими страхами: уж не настигла ли Вырнава в пойме вода? Симеон, смертельно усталый и промокший в дороге до нитки, пробормотал, что теперь ночью все одно ничего не поделаешь, а завтра, мол, видно будет, и завалился спать. Засиделись допоздна дочь Вырнава, Финика, со своим мужем слесарем, да только они не знали, как быть: уж если старик не мог оттуда выбраться, то никому другому к нему не пробраться. Посмотрим завтра, ведь случалось, что Вырнав не возвращался домой и в худшее ненастье.

Старуха замолчала: она-то что могла поделать? Погасила лампу, чтобы Симеон мог выспаться, но сама заснуть никак не могла; лежала в темноте не смыкая глаз и тревожно прислушивалась, снедаемая черными мыслями. То ей думалось, что Вырнав утонул, пытаясь переплыть Валя Стярпэ, то, что он соскользнул в реку, когда рубил дрова, будь они неладны, то ей чудилось, что, упаси бог, на него напали заречные завистники, не будь это сказано в злой час!..

К полуночи она задремала, но вдруг вскочила как ошпаренная: ей показалось, что кто-то царапается в дверь и жалобно, невнятно скулит не то человеческим, не то, храни господи, каким-то другим голосом. Она перекрестилась и тихонько, чтобы не разбудить Симеона, не зажигая света, подкралась к двери и спросила, кто там. В ответ раздался странный лязг, нечеловеческий стон, и что-то тяжелое грохнулось наземь. Тетка Сарра содрогнулась, волосы у нее встали дыбом, и она закричала не своим голосом.

— Ты чего кричишь? — вскочил Симеон. Видно, старуха завопила, сама не сознавая этого. Симеон бросился к двери и натолкнулся там на мать. Еще не стряхнув с себя сон, он кое-как зажег лампу. Мать лежала в обмороке, и Симеон перетащил ее на постель. Затем вновь бросился к двери и распахнул ее. В сенях лежал отец, весь мокрый, и, как показалось Симеону, мертвый. Но тут же он разглядел, что старика бьет неуемная дрожь… Симеон натер матери виски уксусом, привел ее в чувство, и лишь тогда они вместе раздели Вырнава, уложили на кровать и хорошенько укутали. Он бредил, выкрикивая бессмысленные, одному ему понятные слова.

В последующие дни Вырнаву не полегчало. Врач сказал тетке Сарре, что ей надо позаботиться о похоронах, и Финика уехала в Арад покупать саван и свечи.

На обратном пути в поезде была такая давка, что ей пришлось вылезать через окно. Она упала, свечи рассыпала, а саван извозила в грязи.

— А что это такое? — спросил поджидавший ее сын Георгицэ, чиркая в темноте спичками.

— Ты лучше молчи! — прикрикнула на него мать, и мальчик не посмел больше добавить ни слова.

Изредка казалось, что старик приходит в чувство и хочет о чем-то спросить. Тогда он пристально смотрел на дверь, но вновь умолкал.

Родные поняли в чем дело. Он ждал с «чужбины» сына, того, который вышел на свободу из концентрационного лагеря и проживал теперь в Бухаресте. Ему отправили телеграмму, но толку от этого не было никакого. Поезда из Бухареста тогда не ходили, по-видимому что-то случилось там в ноябрьские дни 1945 года.

Что стряслось со стариком, домашние толком так и не узнали. Из его невнятного бормотания никак нельзя было разобрать, упал ли ой сам в воду или его туда бросили.

Только в самый предсмертный час Финика, которой старик все гладил руку, вытянула у него слово за словом всю правду о том, как его бросили в реку парни, недруги из Винарсарь.

Один Вырнав знал, как он выбрался из-под коряг и корневищ. Но следы, оставленные убийцами, кресало и огниво старика, его топор, оставленный на месте как доказательство того, что он сам нечаянно упал в воду, — тоже рассказали о случившемся. Родные подозревали, кто именно были убийцы, но не в силах были вновь затевать судебную тяжбу и тратиться на адвокатов.

Старик умер, а в день его похорон был такой ливень, что люди увязали в грязи. Река разлилась как никогда, и ее вздутые волны чуть не залили кладбищенский холм.

— Пришла река попрощаться со своим другом, — вздохнул один из соседей.

— И Вырнава, — упокой господи его душу, — река одолела, сгубила, как раньше его брата Новака. Чтобы ни делали, все одно она сильнее человека. Теперь она уж вволю потешится в поймах.

— Река-то чем виновата? Злые люди, враги его убили! Зло в человеке, а не в реке, — возразил другой, словно с отвращением отмахиваясь от людской злобы.

Старый Вырнав при жизни прочно укрепил камнем свою пойму и надежно огородил ее поясом из деревьев, крепко вросших корнями в землю. Напрасно пыталась река погубить труд старика: ничего у нее не получалось. Половодья только разровняли землю, а Симеон, который не бросил свою работу, но взялся и за сельское хозяйство, теперь вместе с двоюродным братом Гиоака распахивал все новые куски земли и засевал их кукурузой. Немало они там сняли кукурузы и нажили множество завистников.

Заречные мужики после смерти старого Вырнава сидели смирно. Лишь в кои-то веки переходили реку, чтобы срубить дерево, но земли требовать уже не смели.

Только теперь заявились другие завистники, да еще какие! Не из тех, что держат топор в руках и не скрывают своих помыслов — что на уме, то и на языке! Нет, заявились завистники из тех, что прячут свои мысли, как пиявки прячутся в грязи, из тех, у кого на устах мед, и они готовы с тобой лобызаться, если ты дозволишь и не разглядишь за зубами змеиное жало.

Самым первым пожаловал Илисие, прозванный Многоземельным. Тогда он еще был председателем товарищества по совместной обработке земли в нашем же селе Бриха. Очень ему хотелось как-нибудь наложить лапу на пойму. Уж больно хороша там была земля, а он всегда думал лишь об одном — как бы заполучить земли побольше и пожирней.

— Уступи ты мне пойму, — уговаривал он Симеона, — ведь вы с братом и обработать ее как следует не сможете. Ты же рабочий, зачем тебе земля? А у брата твоего лошади и то нет. Чем вы ее обработаете? Уступите ее мне, а я вам взамен дам другую землю, которую обработать полегче, или сможете сдать ее исполу. А здесь, в пойме, сколько нужно силы приложить, да и денег уйму ухлопать!

Другие больше охотились за древесиной. Каких только деревьев, годных для обработки, не было в пойме: акации и ясени, грецкие орехи и липы, ракита, ива, ольха, тополь — и не сосчитать! Но двоюродные братья Симеон и Гиоака, сын Новака, и не думали соглашаться. Они вцепились мертвой хваткой в «дедовскую землю», как они говорили.

Но когда к ним пришел кто-то из райкома партии, «активист» или что-то в этом роде, и предложил им отдать землю на огород для рабочей столовой, они согласились; правда, после некоторых колебаний и переговоров; получив взамен худшую землю из государственного фонда, они уступили всю пойму без какого-либо договора, не ставя никаких условий, не посоветовавшись ни с кем.