Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Хотите заполучить ее обратно?

— А что теперь с ней делать? А ну, поди сюда на край холма, увидишь, как вода подкапывает и разъедает берег, как раз там, где мазанка. Не пройдет и года, и она сожрет весь холм. Пойма погибла, и леса-то не осталось, чтобы укрепить берег. Вода смоет и каменную дамбу.

— Неужто так и пропадет пойма Вырнава?

— Ясно, пропадет, царство небесное старику, — подтвердил Гиоака. — Хорошо, что он хоть не дожил до этого.

— А разве нельзя укрепить дамбу?

— А кто ее будет укреплять? — махнул рукой Симеон. — Каменоломня, что ли?

— Ясное дело, каменоломня, ведь им камня не занимать… — не сдавался я.

— Одного камня недостаточно, — перебил меня Тоадер. — Лесу-то нету. Вот разольется вода и смоет всю землю. Вода-то и раньше разливалась, но землю не смывала: деревья мешали. А теперь она ее уносит: деревьев-то больше нету. Старый Вырнав трудился здесь лет сорок — пятьдесят, а теперь вновь надо взяться с самого начала: чтобы усмирить реку, потребуется вложить уйму камня. А кто это поймет на каменоломне? Влад? Да ведь он зять Здрынгэлэу, а тот только рад, коли участки других гибнут, чтобы у него одного осталась хорошая земля.

Я смотрел на реку, и она все больше и больше напоминала мне сказочного змея, вонзившего зубы в холм и пытающегося удушить землю в своих могучих кольцах. Вода все прибывала.

Когда мы уходили, погода снова испортилась, и над горами нависли тяжелые тучи. На западе солнце заволокли мрачные свинцовые громады.

По возвращении я сразу же отправил заказное письмо в Бухарест брату Симеона. Мы когда-то были хорошими друзьями. Правда, он был теперь большим человеком, а я простым бухгалтером в кооперативе, но кто знает, быть может, он ответит.

Он не ответил, но сам приехал на седьмой день после того, как я послал письмо.

До Арада он летел на самолете, а оттуда прибыл в село поездом, никого не предупредив.

Он сильно постарел и весь поседел. Ему можно было дать за шестьдесят, хотя на самом деле минуло лишь пятьдесят. Только лицо у него осталось детское. Внимательно и ласково слушал он всех, а сам не говорил и трех слов в час. А как скромно был одет: серый костюм, кожаное пальто, толстые ботинки на резиновой подошве, на голове — овечья шапка.

Вечером того же дня к нему приехали секретари райкома партии. Остановился он у своей сестры. Там же он с ними беседовал до поздней ночи.

О его приезде сразу же все узнали, и на второй день к нему повалило множество всяческого народа: крестьяне, рабочие, мужчины и женщины. Он выслушивал всех молча и лишь изредка вставлял слово или задавал вопрос. На третий день вместе с секретарем райкома мы поехали на пойму. Там потолковали с рабочими. Был там и один наш старый друг Саву Толан, который теперь работает в районном центре, по военной линии. Изредка они перекидывались между собой словами, из которых я разобрал лишь несколько: «лесозащитная полоса» и «дело врага». Затем он тихонько потолковал с Саву Толаном, и я расслышал лишь слова «генеральный штаб».

— А Влад знает все это? — спросил он погромче.

— Весьма возможно, — ответил Толан. — Бывший офицер, теперешний начальник каменоломни… его хорошо знает секретарь райкома. Он был под его началом в тысяча девятьсот сорок третьем году в саперном полку.

Больше они ни о чем не говорили, и мы вернулись в село. На второй день брат Симеона уехал в Бухарест, тепло попрощавшись со всеми. С Симеоном и Гиоакой он говорил мало, все больше толковал с сестрой Финикой, верно потому, что она и муж ее, слесарь, были записаны в тоз.

— Ничего у нас не выйдет, — вздохнул Симеон после отъезда брата.

А через три дня река вновь вышла из берегов, да еще как вышла! Люди говорили, что такого разлива не бывало с самого дня смерти Вырнава. Сплошная вода до самого верха, до кладбищенского холма; словно она пришла вызволить старого Вырнава из могилы…

Во всей пойме остался незатопленным лишь один холм с мазанкой на вершине. Я, по правде сказать, даже обрадовался. Обнаружилась правота Симеона и Гиоаки: они все твердили, что это место не пригодно для огорода. Действительно, огород был смыт с лица земли, а это было совсем плохо. Рабочие деньги уплыли, — и это я не для красного словца говорю — они и вправду уплыли.

Разбойники грабили, как в лесу, — и это тоже не для красного словца, потому что здесь и вправду лес был.

Секретарь райкома приехал к нам, и мы вместе потащились на повозке в поле, до ближайшего к пойме бугра, пытаясь рассмотреть, что там делается. На холме Вырнава какой-то человек размахивал рубахой, привязанной к палке. Это был сторож, застрявший там, как на острове. В сельсовет мы послали другую телегу за спасательной лодкой.

— Вот и пришел конец рабочему огороду, — сказал Симеон. — Как будто мы их не упреждали.

— Правильно, Симеон, — поддакнул Илисие Многоземельный. — Я-то вас поддержал, да только…

— Недостаточно крепко, — закончил за него Гиоака.

Председатель тоза осекся, что-то хотел сказать и не договорил.

— Я вызвал уполномоченного по сельскому хозяйству, Пралу, — сказал секретарь райкома. — Но он не захотел приехать посмотреть, как здесь красиво.

— А вы, товарищ секретарь, — спросил Симеон, — знаете, что тесть Пралы срубил пятьдесят три старых акации на земле, которая была передана тозу?

— Нет, этого я не знаю, но зато знаю, что тесть Пралы вернулся на землю тоза и начал там работать. Да и Илисие знает об этом, — добавил секретарь, искоса поглядывая на Многоземельного, который побелел как бумага.

— Работать как член тоза? — удивился Гиоака.

— Какое там! Как настоящий разбойник.

— Ишь ты! — развел руками Гиоака. — Здесь что-то не чисто. У нас в пойме деревья нельзя было вырубать без ведома и дозволения Пралы, а о порубках своего тестя он и подавно знал.

— Он-то многое знает, — подтвердил секретарь, — ведь он кому-то сказал, что одни лишь дураки вступают в тоз.

— Ишь ты! — вновь развел руками Гиоака.

Я слушал и все больше недоумевал. «Лесозащитная полоса», «генеральный штаб», «одни дураки вступают в тоз», — все эти слова перемешались у меня в голове.

— Так ведь, товарищ секретарь, — продолжал Симеон, — река скоро вернется в свое русло, и все вновь пойдет на лад. А как порешите вы с Пралой, Кырцэ и Владом?

— Уж как-нибудь порешим, — пробормотал секретарь, закуривая сигарету.

Мы тихо побрели обратно в село, отпустив телегу. Над бурлящей водой, среди тяжелых туч, медленно садилось солнце. Но на западе, на самом горизонте, на пути солнца светилась полоска чистого неба.

— Завтра распогодится, — сказал Симеон, тоже закуривая.

— Мы этого давно ждем, — откликнулся Тоадер, — завтра выйдем сеять кукурузу.

Меня, честно говоря, расстроили дела на пойме Вырнава. Никаких хороших последствий я не ждал и соглашался с Симеоном, который говорил, что от приезда его брата никакого проку не будет. Стариков выжила из поймы преступная рука заречных соседей, жестоких и жадных до земли. Но старики — Новак и в первую очередь его брат Вырнав — не дали воде одолеть землю, напротив, они сами одолели реку и приумножили землю. Молодых же — Симеона, который был скорее рабочим, чем пахарем, и Гиоаку, трудолюбивого, но робкого землепашца, боявшегося и собственной тени, выжили из поймы происки богатеев, пролезших куда им не полагалось при народной власти. Теперь вода погубит землю, пойму в несколько лет сожрут речные волны и превратят ее в гальку и в плавни, в островки, заросшие ракитником, да озерца, где рыба будет попахивать грязью. Хоть бы рабочим каменоломни остался хороший огород. А ведь это можно было сделать, — камень-то в их руках, и они вполне могли бы остановить коварное нашествие воды. Но кто стал бы этим заниматься? Приезжий в кожаном пальто уехал, так и не потолковав по душам со своими братьями — родным и двоюродным. Так, во всяком случае, нам казалось, слишком уж мало он с ними разговаривал.