Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Хуцуля лежал в темноте с широко раскрытыми глазами. Он невольно вслушивался в тишину ночи: вздрагивал, когда лаяла собака под окном, раздавался звук треснувшей на чердаке балки, когда где-нибудь в селе ржала лошадь. Кровать скрипела под ним. Ему очень хотелось заснуть, забыть обо всем, а главное — о встрече с братом, погрузиться в спокойные воды сна. Но уснуть никак не удавалось. Мысли и воспоминания кружились в голове, как хлопья густо сыплющегося снега, и гнали от него сон. Ион Хуцуля ворочался с боку на бок, приподнимался на локте, зажигал цигарку за цигаркой и курил, курил. Наконец табак ему опротивел, начал щипать горло, обжигать губы и разъедать глаза; из них закапали слезы, жгучие слезы обиды, которые он старательно вытирал кулаком, злобно что-то бормоча сквозь зубы…

Оставшись с малолетства без отца, братья Хуцуля испытали удары всех ветров и устояли, может быть, лишь потому, что, подобно вязам на берегах рек, крепко держались друг за друга и вместе поднимали на плечи любую тяжесть. При этом трудно было бы найти людей, так непохожих друг на друга. Михай, старше Иона на три года, был веселым, легкомысленным, беззаботным, непостоянным. Он принадлежал к числу тех людей, которым кажется, что в жизни должны быть только яркие солнечные дни и праздники. В самые трудные минуты он сдвигал шапку на ухо и насвистывал, давая понять, что он, Михай, сын Василе Хуцули, не станет унывать, даже если придет конец света. Эту бесшабашность он унаследовал от отца, покойного скрипача Василе Хуцули, человека ленивого, разгульного, любившего легкую жизнь, вино и женщин, который кончил бы свои дни нищим, если бы не Глафира, его жена, работавшая за двоих и справлявшаяся с хозяйством не хуже любого мужика.

Ион был точной копией матери. Может быть поэтому, она любила его больше, чем Михая. Насколько безалаберен, беззаботен и болтлив был Михай, настолько рассудителен, благоразумен и молчалив был Ион. Приземистый, с медвежьими ухватками, неповоротливый и неловкий, он говорил мало, смеялся еще меньше и смотрел на людей своими большими, холодными, серыми, словно комочки соли, глазами, затуманенными грустью и беспокойством. На пахоте или на косьбе он творил чудеса. Здесь он чувствовал себя на своем месте, подобно тому как Михай чувствовал себя в родной стихии на пирушках среди приятелей или по вечерам, нашептывая глупости на ушко девушкам. В селе про них говорили: «Примерные братья», потому что видели их всегда вместе, еще с детства, когда они пасли коров и овец богатеев. Братья всюду были неразлучны: осенью — на очистке кукурузы, летом — в церкви, на танцах, даже к девушкам они ходили вместе, и при случае неуклюжий, молчаливый Ион очень хорошо исправлял своими каменными кулаками то, что портил своим острым, насмешливым языком его брат.

Вечером, когда зажигались лампы, оба выходили на улицу и шли по селу к девушкам. Теперь они были взрослыми парнями, уже отслужившими в армии. Пришла их пора. Михай медленно выступал впереди, а Ион шагал за ним, надвинув шляпу на глаза, постукивая большой кизиловой палкой и поднимая клубы пыли.

Михай останавливался у каких-нибудь ворот, потом входил во двор и, не оборачиваясь, приближался к крыльцу. Там он поджидал Иона. Ион подходил не спеша, останавливался возле Михая и сильно стучал несколько раз палкой о дверной косяк или порог. Оба смотрели, зажжется свет или нет, и, когда свет появлялся, Михай, толкнув Иона в бок, говорил со смехом: «Идет ведь!» — как будто ему не верилось, что девушка выйдет.

В последнее время Ион заметил, что Михай все чаще останавливается у ворот Илие Белягэ, у которого был не очень видный дом, зато стройная белокурая дочка, только что вышедшая на хору и открывавшая дверь на первый же стук. Иону было все равно. Он ходил к дочке Илие Белягэ просто потому, что ему подобало ходить в гости к девушкам, как всякому парню, отбывшему военную службу; если бы он не ходил к ней, то пришлось бы ходить к другой, к тому же этого хотел его брат. Ион садился в самый темный угол, на край лавки, обычно около двери, в шляпе, надвинутой на глаза, опершись локтями на колени, поставив палку рядом с собой, теребил в руках стебелек чабреца и молча слушал ласкающий, бархатистый голос брата, словно созданный, чтобы кружить головы девушкам. Время от времени Ион поднимал глаза и украдкой посматривал на девушку и на других парней, сидящих на лавках вдоль стен. И все время, пока он сидел в своем углу, у него был вид человека, который желает лишь одного: чтобы его оставили в покое.

Девушка сначала показалась ему незрелой, капризной и глупой. Ни с того ни с сего она при каждом слове его брата разражалась смехом, — правда, ничего не скажешь, смех ее был нежный и приятный, он заполнял весь дом и как будто согревал человеку душу. Но кто не знает, что и смеяться надо с умом, а не попусту. Ион видел, что Михаю нравится ее смех и что он нарочно то и дело смешит девушку. Михай усаживался рядом с ней и шептал ей на ушко что-то озорное, прижимаясь к ее плечу и взяв за руку. Девушка отстранялась, щеки ее заливались застенчивым румянцем, и, опуская голову, она что-то невнятно шептала: «Не надо», или «Сиди смирно». Но по ее голосу было ясно, что она скорее ободряет, чем останавливает озорника, и в эти минуты у Иона горячие мурашки пробегали по спине, и он отвертывался в сторону. Брат же Михай не обращал на Иона никакого внимания, и однажды вечером, когда они находились только втроем, Михай подсел, как обычно, к девушке, взял ее за руки и принялся сыпать такими шуточками да прибауточками, что прямо со смеху помрешь. Ион тоже веселился вовсю, хохотал до упаду, вытирая выступившие на глаза слезы прямо кулаком, а потом вдруг в недоумении остановился: он заметил, что девушка и не думает смеяться, более того, она как будто чем-то испугана, вся дрожит, в лице ни кровинки. Это очень удивило Иона: он не понимал, что за девушка Руксандра, дочка Илие Белягэ, которая хохочет как дурочка, когда не следует, а когда нужно бы смеяться — готова разреветься. Он присмотрелся к ней внимательнее и только тут обнаружил, что она красива, очень красива, что у нее молодая, нежная грудь, глаза черные, большие, беспокойные, как у дикой серны, лицо свежее и белое, губы полные и алые, как цветы шиповника, а волосы длинные, покрывающие плечи, словно шаль. Он почувствовал, что у него почему-то начинает сильно колотиться сердце и разгорелись щеки, точно он сидит у пылающего очага. Бессмысленно уставившись на девушку, почти не видя ее, он ясно ощутил, что с ним творится что-то странное: казалось, он плыл по широкой спокойной реке, и вдруг она прорвала плотину, вода бурно устремилась в пролом, увлекла его с собой в водоворот. А он не сопротивляется, зная, что не найдет себе покоя, — так уж ему на роду написано. Но в то же время он понимает, что ему не видать счастья: ведь перед ним стоит человек, который преграждает ему путь, и он не может отбросить этого человека в сторону, потому что это его брат. И в ту самую минуту Михай, словно угадав его мысли, желая показать, что Иону действительно не убрать его, метнул на брата сверкающий взгляд и сказал тихо, но с угрозой в голосе: