Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Мама, ты забываешь, что у меня дети, что у тебя внучка. Ты не думаешь о ее приданом!

— А обо мне, одинокой женщине, беззащитной, как ребенок, кто-нибудь думает? Я продала все, что принадлежало лично мне…

— Все? — нахмурился Санду. — Что же вы делаете с такими огромными деньгами? На что же вы их тратите? Неужели вы не подумали о том, что можете прожить еще лет двадцать, даже двадцать пять? Того, что у вас есть, должно хватить вам до самой смерти!

— У меня остались только вещи, которые хранятся у вас!

— Серьезно? — усмехнулся Санду. — Больше у вас ничего не осталось?

— Ведь это вещи, купленные отцом, — тихо, но твердо сказала Ирина. — Я обязана их сохранить, пока он не выйдет на свободу. На какие средства он будет тогда жить?

— А я? Я? — выйдя из себя, закричала Адина. — Мне откуда взять? Где я достану денег? Разве я не обязана все сделать для Джеорджикэ?

— Все сделать означает, что вы тоже должны принести хоть какую-нибудь жертву, — перебил ее Санду. — Глупо платить за защиту больше, чем положено по закону. Жизнь теперь тяжелая. Не бросайте деньги на ветер; вы и так слишком много тратите на себя. Вы должны сократить свои расходы и уплатить адвокату не больше официального гонорара.

Адина почувствовала, как у нее кровь закипает в жилах. С каким удовольствием отвесила бы она несколько увесистых оплеух этой дуре Ирине, которая сидит как телка и ждет приказаний от мужа, — таких затрещин она и в детстве ей не отпускала! А с какой радостью отхлестала бы она этого смуглого детину с упрямыми глазами и кривой ядовитой усмешкой! Она этого не делает лишь потому, что боится окончательно потерять вещи, опрометчиво отданные им на хранение в тот проклятый час, когда она перебиралась в маленький флигель. Тогда ее напугала мысль, что после осуждения Джеорджикэ его имущество могут конфисковать. Если бы не страх перед возможной конфискацией, то, как ни тесен флигелек, она втиснула бы все вещи в свою комнату, а сама спала бы на сундуках, как-нибудь устроилась бы в вестибюле. Разве это не логично и не справедливо тратить на Джеорджикэ деньги, вырученные от продажи его вещей? Почему она должна разорить себя, когда у нее нет других средств к существованию? А если Джеорджикэ застрянет там, в тюрьме, — ведь ему еще пять лет сидеть, или, скажем, умрет там, — кто же будет содержать ее до конца жизни?

— Вы бессердечные люди, — хрипло выдавила она из себя. — Вы не думаете о том, что я больная и одинокая женщина: если Джеорджикэ не освободят, то я погибну! Мы должны все сделать, чтобы спасти моего несчастного мужа. Если он выйдет на свободу, у меня будет помощь и защита. Даже если он не устроится на службу, мы все равно как-нибудь проживем. Он будет колоть мне дрова, ходить за покупками. Но какое вам до меня дело? Оба вы эгоисты!

Санду хотелось ответить, что, по его мнению, Джеорджикэ находится куда в более тяжелом положении, чем она, но он побоялся, как бы теща не умудрилась придать его словам политический смысл. Сын уволенного в отставку полковника не имеет права жалеть осужденного. И вдобавок, ему очень не хотелось затягивать разговор: доктор Берческу должен был вот-вот прийти.

Адина в третий раз заметила, что Санду нетерпеливо смотрит на часы. Убедившись, что ничего не добьется, оскорбленная и раздраженная, она поднялась.

— Итак, ты окончательно отказываешься хоть что-нибудь сделать для твоего отца?

— У тебя еще хватает добра, то есть его добра, — сердито пробормотала Ирина. — У меня дети.

— Ты бестия! А как любил тебя отец! — зашипела Адина, направляясь к двери.

— Я тоже его люблю! — печально и мягко вздохнула Ирина, следуя за матерью с уснувшей девочкой на руках.

Адина быстро оделась, поспешно вышла и быстро дошла до дома, почти забыв о своих болезнях: так она была разъярена.

— Ты действительно считаешь, что не надо заплатить адвокату добавочный гонорар, чтобы он занялся папиным процессом? — спросила Ирина Санду, укладывая дочку спать после ухода матери.

— Чепуха! Разумеется, не надо! Ты же не хочешь, чтобы по всему городу пошли слухи, что я поощряю такие пережитки буржуазного строя. Только этого мне еще не хватало, чтобы узнали в нашем отделе кадров! Я не знаю, как стереть с себя пятна моего происхождения, а теперь ты хочешь, чтобы я навлек на себя новые подозрения? Да, в конце концов, пусть наймет себе адвоката, только не впутывает меня во все это. Ты хочешь, чтобы эта богатая женщина ограбила нас, двух бедняков? Слушай, пойди посмотри, почему эта хамка там так швыряет тарелки на стол? Думает, что она в свинарнике своего отца? Пойди скажи ей!

Ирина пошла поговорить с прислугой.

Когда она возвратилась в комнату привести себя в порядок перед зеркалом, Санду нервно вышагивал от печи к окну и обратно.

— Боюсь, что все-таки нам придется ей что-нибудь дать. Я предчувствую, что она начнет обливать нас грязью по всему городу, а меня это не устраивает, ничуть не устраивает. Да, энергичная женщина твоя мамаша! А как молодо выглядит! Интересно, что она для этого делает?

— Тебе так кажется? — резко повернулась к нему Ирина, словно ее укололи в сердце. Она так и замерла в полуобороте, похожая на испуганную молодую лошадку, крупную, с толстыми ногами. — Она выглядит молодой? Ты только что говорил, что она некрасива.

— Она некрасивая и не в моем вкусе, но молода и прекрасно сохранилась. А фигура у нее изумительная!

Ирина побледнела и застыла с гребнем в руке, но Санду ничего не заметил. Он думал о чем-то другом и весь ушел в свои мысли.

— Пожалуйста, будь исключительно любезна с Берческу. Он в хороших отношениях с моим шефом. Главное, внушить этому недотепе, что не одни только немытые кретины, выходцы из черни, которым он всячески покровительствует, могут занимать руководящие должности. Устроил у себя прямо какой-то питомник болванов! Он, видите ли, коммунист! Ничего, я подготовил для Берческу на сегодняшний вечер такую апологию существующего строя, что ты уши развесишь.

— Но… — возразила Ирина, — позже… позднее… тебе не припомнят этого, не поставят в вину?

— А я за ними шпионил, дорогая, шпионил и саботировал! Ничего, объяснения всегда найдутся…

В эту ночь Ирине привиделся странный сон. Ей приснилось, что из отрезов, спрятанных в материнских сундуках, она сшила себе пальто, много пальто, и теперь не знает, что с ними делать.

— Они пригодятся тебе в деревне, когда будешь собирать сливы в саду. Там холодно, — говорил ей Санду.

Она сразу догадалась, что сливовый сад принадлежит ей, а также все вещи, спрятанные у нее на квартире и в родительском доме, вещи, которые она так четко помнит, поняла, что ее отец давно умер в тюрьме и она все унаследовала. Но отец умер уже очень давно, так что его смерть не причиняет ей никакой боли, и она примеряет перед зеркалом новые пальто одно за другим. Во дворе падает снег, лицо Санду холодное и мокрое, и он весело смеется, стоя около нее.