Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— На свои деньги! — пошутил Санду.

— Какое вам дело, на чьи деньги? — окрысилась Адина и злобно покосилась на него. — Такой уж у нас был установлен порядок: он давал деньги на расходы по дому, зато я ничего с него не требовала на свои туалеты. Он был мне благодарен за то, что я следила за порядком в доме, за банкетами, которые он давал, и за твоим воспитанием, Ирина. Ведь я всегда болела, а Джеорджикэ умел меня беречь.

— Ну, об Иринином воспитании лучше не говорить!

— Как, вы смеете говорить, что ваша жена дурно воспитана и необразованна? Она владеет двумя языками, ее всегда воспитывала гувернантка, и, если бы вы не вскружили ей голову, она получила бы и высшее образование.

— Слава богу, что за ней хоть гувернантка ухаживала, а то слишком уж ей плохо жилось в вашей семье. Я вовремя спас Ирину.

Адина метнула яростный взгляд на дочь.

— Почему ты молчишь? Что ты ему рассказала про меня, неблагодарная? А теперь ты ему разрешаешь оскорблять твою мать?

Ирина сидела не поднимая глаз. Она была глубоко взволнована, ее так и подмывало сказать матери несколько резких слов, но сдерживал какой-то смутный страх, который она принимала за жалость. Потупившись, она ответила тихим, ровным голосом:

— Какой смысл ворошить прошлое? Лучше ты, мама, скажи, о чем хотела поговорить с нами.

Адина вновь начала плакать. Действительно, целесообразнее не говорить с ними о прошлом: она не в силах бороться с ними. Подобный разговор мог растянуться до бесконечности. Здесь нет Джеорджикэ, чтобы ее защитить, а эти двое просто неблагодарные эгоисты. Следовательно, разумнее всего сейчас же приступить к главному, но для этого необходимо предварительно их разжалобить.

Дети, игравшие чуть подальше на ковре, подняли голову, пораженные ее плачем. Туту с любопытством уставился на бабушку, а Нина жалобно искривила личико и тоже начала хныкать. Испуганная Ирина быстро вскочила, подхватила девочку на руки, нежно обняла ее и усадила к себе на колени. Успокоившись, Нина начала играть ожерельем матери, а Туту, радуясь, что остался полным хозяином поезда, утащил его в соседнюю комнату и начал разбирать паровоз.

— Дети, — прошептала Адина, — мы должны обжаловать приговор суда по делу вашего отца!

«Ага, вот оно что, — подумал Санду. — Теперь я стал ее ребенком. Хочет впутать меня в историю с уважаемым господином Джеорджикэ! Покорно благодарю, я даже своему отцу не разрешаю навещать нас, авось все забудут, что я сын полковника, уволенного в отставку; я не знаю, как приобрести полезные знакомства, сблизиться с теми, кто нынче хорошо котируется; мне становится дурно, когда Иринина мать входит в наш дом; я был счастлив, что первый процесс состоится в другом городе, а теперь она хочет вмешать меня в свои затеи, в новый процесс! Нет, сударыня, ничего не выйдет, просчитались!»

— Если вы хотите обжаловать приговор, мы можем вас только поздравить. Это вполне естественно: каждая жена обязана обжаловать приговор.

Ирина не расслышала ответа мужа. Ее сердце бешено колотилось. Значит, вновь начнется процесс пяти, процесс папы? Наверно, она потребует что-нибудь из папиных вещей, чтобы продать их и расплатиться с адвокатами. Неужели бедный папа выйдет на свободу? Кто знает, каков будет исход нового процесса, насколько смягчат приговор? Но какие именно вещи она потребует? Нет, отрезы Ирина ни в коем случае не отдаст! Интересно, в курсе ли дела бедный папа? А разве лучше будет, если она заберет столовое серебро? Теперь вся надежда на Санду!

— Все подруги и знакомые мне говорят, что если предоставить все на волю случая и понадеяться только на незнакомого казенного адвоката, то…

— Что вы, что вы, это самый правильный путь! Вы вносите в юридическую консультацию установленную сумму, и защита, конечно, будет на высоте. Не волнуйтесь, вы можете быть уверены, что наши адвокаты (тут Санду патетически возвысил голос) умеют выбрать правильную позицию и выявить все смягчающие вину обстоятельства, разумеется, если таковые имеются.

— Бедный папа! — вздохнула Ирина.

— Но мне сказали, — возразила Адина, — что куда целесообразнее своевременно выбрать адвоката, заплатить ему сверх положенного, тогда он подготовится как следует… Так больше шансов на спасенье. Джеорджикэ дали на первом процессе десять лет только потому, что вы действовали, как вам вздумалось, бросили все на произвол судьбы.

— Вы, очевидно, хотите идти по неправильному пути, я не согласен с вами, но не могу вам этого запретить!

Ирина рассеянно смотрела на них, прижавшись подбородком к головке успокоившейся в ее объятиях Нины.

— Я полагаю, вы не имеете права запретить мне принять меры для спасения мужа, как этого требует моя совесть, — сухо заявила Адина. Произнеся эти слова, она почувствовала, что у нее исключительно благородное сердце и железный характер. Она осознала, что только она из всех членов семьи прилагает усилия для освобождения Джеорджикэ, а все остальные лишены чувства долга и проявляют черную неблагодарность. Она, Адина, настоящая супруга античных времен, героиня трагедии!

— Простите, я думал, вы хотите со мной посоветоваться. Но вы, как всегда, не считаетесь с моим мнением. Будем считать, что я ничего не сказал!

Санду встал и подошел к печке, давая понять, что считает разговор законченным и гостья может уйти. Адина, однако, пришла вовсе не за его советами. Санду это прекрасно знал, но делал вид, что ни о чем не подозревает, надеясь таким образом отбить у нее охоту затронуть основной вопрос. Его холодные черные глаза смотрели на стрелки больших стенных часов. Приближался час прихода доктора Берческу, а настоящий разговор еще не начинался.

— Мне нужны венецианские люстры, — проговорила Адина своим монотонным, невыразительным голосом. — Я должна их продать, других денег у меня нет, а для процесса необходимы деньги.

У Ирины холодок пробежал по спине. Эти люстры купил отец, значит, она должна их унаследовать. Почему же именно люстры?

— А вам уже нечего продавать? — холодно и насмешливо осведомился Санду. — У вас еще пропасть вещей, припрятанных дома или у друзей.

— Нет у меня больше ничего! — простонала Адина.

— Так-таки ничего?

— С какой стати я буду перед вами отчитываться? Какое у вас на это право? Я не обязана вам докладывать, что у меня есть и чего нет!

«А почему я не должна ничего унаследовать, быть богатой, жить в холе и роскоши, как жила ты? — хотелось крикнуть Ирине. — Я молода, а ты уже старуха, теперь мне жить, а тебе пора умирать, ты достаточно пожила и хорошо пожила, а я хочу жить сегодня, хочу иметь все!..»

Но она не посмела вымолвить ни слова, лишь прошептала, задыхаясь, испытывая детский ужас перед матерью: