Евгений Туинов - Человек бегущий

Он взглянул исподлобья на Грушенкова, на его длинный, почти по щиколотки ему черный фартук, на старательно высунутый его язык, на прилипшую к мокрому лбу белобрысую челку и отложил напильник. Все у него почему-то не ладилось нынче с работой, да и мысли, воспоминания эти о суде, о маме, вообще обо всем личном, больном были совсем уж ни к чему в гремящей, скрежещущей, стучащей их школьной мастерской. Вовка поймал себя на том, что вот уже несколько минут беззастенчиво разглядывает Груню, а тот, кажется, старательно избегает встречаться с ним взглядом, делает вид, будто увлечен работой. А ведь им сидеть за одной партой, и надо бы помириться… Вот ведь и Груня этот на его голову. Кабы не развод, не размен, не переезд, учился бы он себе в старой школе на Комендантском и горя не знал. Все связано, значит, между собой, за одно потянешь — вытащишь другое. Сначала мама их бросила, потом уж пошло-поехало, как под откос. И этот Груня — решай теперь с ним, как быть и что делать. Если и вправду он подумал, что Вовке денег жалко? Тогда как?

Нет, если честно, Борик его бить не хотел даже, но надо было воспитывать в себе властелина, надо было захватывать в школе власть, много чего было еще надо, и все постепенно, шаг за шагом, от простого к сложному, от малого к большому… Так что бить было надо.

Борик нашел двух своих преданных придурков из десятого «Б» — Генку Измайлова и Толика Бузу — и велел им подождать за дверью одного из пустующих кабинетов. Эту команду опричников он завел специально, сразу после того, как решил захватить в школе власть, и сейчас с удовольствием отметил, что они и одеты были, как наемники, в фирменные куртки одного покроя, им были одеты, словно и задумано так было заранее, словно он знал наперед, что для такого дела понадобится свое воинство, сильные, бездумные, решительные ребята, которые за очередную подачку — кассету ли с роком, тряпку ли с лейблом — сделают все, как он скажет, как велит, кинутся за него на любого. Таких бы еще с пяток, да пока накладно, хлопотно, придется обойтись и двумя.

— Сами не лезьте! — инструктировал их Борик подробно, чтобы не спутали чего. — Я с ним лично поговорю, без свидетелей. Вы, главное, не дайте ему сбежать. Он ведь бегает — не догонишь. Я видел уже. Не пускайте его на простор!

Генка с Толиком тупо покивали и затаились в свинцовой немоте за выступом стены у прохода на галерею в спортзал. Так было лучше, чем торчать им в каком-то там кабинете. Сам Борик встал напротив двери лингафонного кабинета, где у Груни-меломана вот-вот должен был закончиться урок английского. Ему уже не терпелось, так что было бы обидно, если бы Груня выложил сейчас долг, и пришлось бы его отпустить за здорово живешь. Да нет, вряд ли… Как-то нужно еще было переманить жертву отсюда в пустующий кабинет физики, но об этом Борик не думал — что-нибудь сочинится по ходу пьесы. Главное — напор, быстрота и решительность. Борик даже где-то желал Груниного сопротивления. Оно ему было необходимо для поддержания боевого духа, что ли. Но что же они там сидят? Звонка разве не слышали из-за своих наушников?

Дверь наконец отворилась. Еще неслись из кабинета заключительные слова учителки, видно уставшей говорить по-английски и диктующей домашнее задание на русском, еще основная масса учеников что-то примерно и послушно писала в дневники, а Груня — экий молодец, умничка! — уже выскочил, как огурчик из банки, в коридор с портфелем под мышкой.

Борик преградил ему дорогу и улыбнулся, что было мочи, вводя в заблуждение относительно своих намерений.

— Пошли, чего покажу!.. — таинственно шепнул он и пошел в сторону спортзала, старательно не оглядываясь и удовлетворенно слыша за спиной шаркающие, торопливые шаги жертвы.

А куда он денется! Небось думает, раз его не хватают, руки за спину не заламывают, значит, все будет хорошо. Борик сделал знак рукой Генке с Толиком, чтобы шли ему навстречу. Главное — Груня уже купился, теперь бы на всякий случай отрезать ему пути к отступлению и бегству. Только бы не заподозрил!.. Все это Борик соображал как бы походя, автоматически фиксируя положение всех участников этой охоты, а сам еще и думал о том, как надоело ему затянувшееся счастливое детство, школьные годы чудесные — чем приходится заниматься тут, на какие мелочи себя тратить. И все-то удовольствие — пустить красные сопли из носа этого лопоухого меломана, этого должника, непонятного этого Груни. Обмануть — обманул, заманить — почти заманил, теперь вот самое сладкое…

— Зайдем? — спросил Борик, оборачиваясь и как бы в раздумье приоткрывая дверь кабинета физики.

Кажется, Груня что-то заподозрил, опасливо стрельнул глазами туда-сюда по сторонам и зыркнул на двух лоботрясов в одинаковых куртках, чурбанами застывших посреди коридора. Они бы еще за руки взялись, кретины! Ладно, все равно никуда уже Груне не деться. Клеточка захлопнулась. В спортзал бежать разве что? Запереться там в раздевалке? Что он, псих уж совсем, что ли? Нет, он сейчас в кабинетик войдет, послушно, покорно, смышлено, он метаться по клетке не будет, не такой.

— Прошу! — велел Борик и впихнул Груню в кабинет. — Деньги принес?

Это уж он спросил так только, по инерции. По морде великомученика Груни было видно, что денег у него нету и в помине.

— Ага… — сказал вдруг он и поставил портфель на пол. — Ты же велел к последнему уроку. Так это у меня последний, а у тебя же еще два впереди. Я помню, я принесу, уже договорились с одним, он даст… Одна нога здесь, другая там…

И что он, глупенький, так тараторит, что старается? Борик улыбнулся и даже покивал в знак сочувствия. Какой хитренький! Отпусти его, видишь ли… Дураков нету!

— Я имел в виду — к твоему последнему уроку, — сказал он тихо.

— А я-то решил… — начал было Груня.

— Заткнись! — шепотом проговорил Борик. — Ты тля, — добавил он и, цепко схватив Груню за загривок, за потные, противно слипшиеся белые волосы, несколько раз ткнул его носом в стол.

Вот и все, самое приятное позади, и никакого почти удовольствия, разве что гадливое желание помыть руки. Даже не заорал ведь, мерзавец! Борик приподнял Грунину морду над крышкой стола и как бы задумался на несколько мгновений. Если приложить его еще разок-другой, могут остаться нежелательные следы — перелом, синяки, кровищи лужа. Но и отпускать было жалко, хотелось ведь, хотелось чего-то еще. Борик и ткнул еще — поддался-таки, соблазнился, но осторожно, не со всей силой.

В носу что-то хрустнуло и кольнуло. Грушенков, хоть и не хотел, а ойкнул гундосо и сунул руку между крышкой стола и своим носом.

— Тля! Тля!.. — методично куная его в красное липкое пятно на ладони, мирным голосом говорил Борик. — Но я тебя жалею. Мне вас всех жалко, убогих. А тебя в особенности. Вон ты какой ранимый. И носик красный, и ушки топориком… И денег у тебя нету…