Евгений Туинов - Человек бегущий

Однако строптивая Наденька почему-то все не краснела, не чувствовала, стало быть, себя виноватой, и баба Шура, похоже, напрасно расточала свое красноречие.

— Да вы меня слышите ли, уважаемая? — от волнения немного старомодно обратилась она к Наденьке в конце концов, и голос ее звучал неуверенно и напряженно.

Андрей Владимирович оглядел притихших учителей. Кто-то, судя по выражению лиц, искренне был на стороне директора, кто-то, в основном сердобольные женщины, сочувствовал юной провинившейся математичке и не скрывал этого, кто-то был явно равнодушен ко всему происходящему, поглядывал нервно на часы и вообще по сторонам, кто-то пользовался удобной минуточкой и, схоронившись, как маленький, за спины коллег, украдкой проверял ученические тетрадки, этот бич русистов и литераторов. Физрук Гриша машинально то пускал, то останавливал большим сильным пальцем секундомер, висящий у него на мощной загорелой шее. Жизнь! Андрей Владимирович знал, что в коридоре, за строгими дверями их просторной учительской, ждут-дожидаются своего вызова человек пять отпетых, и среди них вызванный на педсовет по его настоянию прекрасный шахматист-перворазрядник, замечательный математик, великолепный физик, отличный товарищ, активный комсомолец, как ревностно аттестовала своего ученика Наденька, честно удивленная таким поворотом дела, в общем — Борис Владимирович Юдин из десятого «А». Это среди отпетых-то!.. Ну, конечно, обидно. Там ведь, в коридоре, прохлаждались сейчас с ним два попавшихся с поличным заядлых курильщика — Сизов и Хмуров из седьмого «Б», один неизлечимый двоечник и прогульщик Коля Петров, завсегдатай педсоветов, можно сказать, ветеран, бессменный лидер среди хронически неуспевающих. Кто-то был там еще из младших классов, то ли драчун, будущая гроза школы, кинг-конг, подрастающий соловей-разбойник, то ли тот тихоня, который где обманом, где силой деньги отбирал у своих одноклассников. Короче, еще та компания, и Юдину в ней, должно быть, очень неуютно сейчас. Вообще-то тот же Коля Петров года четыре уже, как должен был учиться в школе для умственно неполноценных. Это точно! Но сколько ни бились они с бабой Шурой, сколько ни писали представлений, писем и характеристик, Колю в такую школу устроить не удавалось — не брали. Он у вас еще ничего, говорили, еще не совсем, а мы уж самых-самых, говорили, принимаем, мест, знаете ли, очень не хватает. Так что вынужденное соседство с Петровым для Юдина все равно что пощечина. Ничего, потерпит. А он что думал, дадут ему, что ли, свободно торговать в стенах школы?..

Но все эти отпетые были, конечно, вызваны по случаю. Главным вопросом педсовета было, разумеется, неэтичное, недостойное высокого звания советского педагога поведение юной математички Наденьки, которая наконец-то подняла на бабу Шуру, нет, не полные слез, как пишут в романах, а совершенно сухие, бесстыжие свои глаза и с комсомольским задором повинилась:

— Это большая моя педагогическая, нравственная, если хотите, ошибка. Прошу принять к сведению чистосердечное мое в этом признание. Клянусь впредь не допускать таких вопиющих оплошностей!

Так и отбарабанила. Блеск! Андрей Владимирович невольно усмехнулся под не то одобрительный, не то осуждающий Наденьку ропот педагогов. Баба Шура посмотрела на него, кажется, растерянно, мол, что дальше-то и вообще, мол, что с ней теперь делать, вишь, мол, как она выкрутилась лихо. Во всяком случае, он именно так воспринял взгляд директора и еще сильнее разволновался почему-то, хоть и понимая, что начинает, кажется, представлять опасность для нормального, наверняка продуманного и взвешенного бабой Шурой течения педсовета. Но нет, юное создание, нет же, любезнейшая, находчивая лицемерка Наденька, так все это не пройдет!..

— Предлагаю в приказе по школе объявить педагогу… — Андрей Владимирович совершенно забыл — да и знал ли? — фамилию Наденьки. — Учительнице математики… — добавил он, оттягивая время, как школьник в ожидании подсказки, — Надежде Осиповне…

— Кусковой, — помогла-таки ему догадливая баба Шура.

— Ну да… — согласился Андрей Владимирович. — Кусковой… Объявить строгий выговор. Думаю, этот поступок должен стать предметом самого серьезного разговора на ближайшем партсобрании…

Так-то вот, Надежда Осиповна Кускова! И никаких скидок на молодость, миловидность и неопытность. Андрей Владимирович сел, чувствуя, что обычное на педсоветах волнение захлестнуло его.

Долго препираться не стали. Время было позднее, все торопились домой. Выговор так выговор. На том и порешили. Правда, баба Шура, конечно, переплавила как-то незаметно его «строгий выговор» в выговор просто, но разве было когда иначе… Что-то невнятное попытался возразить физрук Гриша, но это он зря. Пожалел бы лучше свой секундомер — совсем ведь затерзал от полноты чувств: нажмет, отпустит, нажмет, отпустит… А ведь вещь-то наверняка казенная, школьный, значит, спортинвентарь.

Андрей Владимирович в глубине растревоженной души чувствовал, конечно, необъяснимую, зыбкую неловкость от того, что пришлось вот обойтись так с Наденькой, что вышло ведь так, словно именно ему одному больше всех надо, — чеховский, интеллигентский комплекс, понятное дело, — да и слова пришли не шибко удачные, говорил, как всегда в волнении, словно бюрократ какой-нибудь закоренелый, сплошными кабинетными штампами — «этот поступок должен стать предметом», — но тут же будто тихо возникла перед ним, немыслимо, преступно юная мать-одиночка Лена, которую Наденька предала, и все вроде становилось уже на свои места.

А баба Шура тем временем перешла ко второму вопросу.

— С кого начнем? — спросила она, взглянув на часы.

— С Юдина! — снова заводясь как бы с полуоборота, выкрикнул и поднялся со стула Андрей Владимирович.

— А что Юдин? Что?.. — встряла Наденька тут же. — Это мой класс. Можно было бы сначала посоветоваться, наверное, со мной. А то потащили лучшего, не побоюсь этого слова, ученика прямо на педсовет… Травмировать только психику ребенка…

— Ну отчего же! — перебил ее Андрей Владимирович запальчиво, впрочем, понимая, что если в чем и уступит он когда этой Наденьке, если и возьмет она где верх над ним, то произойдет это именно из-за его запальчивости. — Я с вами говорил до начала педсовета и готов повторить перед собравшимися данную вами Юдину характеристику…

— Не надо! Что мы его, не знаем, что ли? — простецки вмешался физрук Гриша.

Что-то больно он активен сегодня! В другой раз слова из него не вытянешь… Андрей Владимирович перевел дыхание и начал, напрочь забыв то, о чем и как собирался только что говорить:

— Простите мне библейскую аналогию, но я совершенно искренне считаю, что школа — это храм! Храм знаний, храм воспитания, храм высокого духа, наконец…