Евгений Туинов - Человек бегущий

— А ключи? — спрашивал один.

— О’кей! — отвечал другой.

— Соседей там много? — задавала вдруг вопрос та девчонка, что подцепила его у метро.

— Перестань! — как бы успокаивали ее мельком.

Они уже выбежали к Кузнечному рынку, по улице Достоевского, перейдя на шаг, едва сдерживая тяжелое, хриплое, горячее до боли в боку, до покалывания где-то внутри, в недостаточных, свернувшихся небось от жара, в хилых легких, дыхание, растянулись на полквартала. У кого-то краска текла по лицу, у кого-то капли грязного пота свинцово висели на лбу и щеках, проступая, просачиваясь сквозь грим. На них на всех оглядывались прохожие, а им было плевать. И ему, Славке, вместе с ними. Та девчонка, видно, потеряла к нему свой капризный интерес. Какой-то парень со странно высоко подбритыми висками на ходу похлопал его по плечу и улыбнулся раскрашенным, как у клоуна, бледным и неживым лицом.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил он весело.

— Слава…

— Все слышали? — прокричал парень громко. — Слава он! Только чья?

— Моя, моя!.. — пропищала та девчонка и тронула его за руку. — Славик! Кто бы мог подумать? Он меня прославит!..

— Или ославит… — пошутил кто-то сзади.

— Заткнись, пожалуйста! — вежливо попросила девчонка, не оборачиваясь.

— А куда это ты бежишь, Слава? — спросил парень с подбритыми висками насмешливо, но не зло.

— С вами, — не растерялся Славка.

— Слава бежит с нами! — снова оповестил парень всех.

— А мы куда бежим? — пропищала та девчонка.

— В никуда! — крикнул кто-то впереди.

Они неожиданно свернули в гулкую узкую подворотню с вонючими переполненными мусорными баками вдоль исписанной мелом грязной мрачной стены. Он даже не успел заметить, чтобы если выбраться потом отсюда, где именно свернули-то. Да и как-то он чувствовал, будто выбираться не придется. Это как с портфелем, оставленным в школе.

«Джексон + Вика = любовь» — на ходу прочел Славка машинально и невольно удивился мельком, потому что какой-то Джексон и вообще какая еще может быть любовь в этой грязи и вони?

— Может, Слава, может! — уверила его та девчонка, сверкнув в полумраке подворотни своими инопланетными, обведенными синим глазищами.

Как ведьма, мысли читает! Славку это восхитило и поразило до мимолетной, панической и сладостной, как падение во сне, жути. Да нет, нет же, она небось что-то другое имела в виду! Или читает…

За подворотней возник тесный дворик, пятачок асфальта и стены, стены в дождевых грязных разводах, стены кругом, уходящие к неестественно яркому, голубому небу, туда, ввысь, в другую жизнь, наверное. Небо тускло отражалось в немытых окнах. Какие-то птицы, напуганные ими, шарахнулись с паническим шумом и забились, заметались в тесноте этого дворика-полуколодца. Голуби, что ли? Славка даже голубей уже не признавал, кажется.

— Сюда, сюда! — снова потянула его за собой, больно схватив за руку, та размалеванная под ведьму девчонка.

А куда, куда? Славка же видел, что там тупик, стена. Но первые из их ватаги таинственно исчезали за выступом этой стены, а значит, что-то там было. Славка уже не удивился, когда за выступом обнаружилась еще одна низкая темная подворотня, и драная серая кошка вылетела оттуда с диким визгом.

— Вот здесь… Черный ход… — послышалось впереди из мрака. — И наверх, наверх, четвертый, последний, этаж…

Кто-то, значит, руководил, вел их сюда. Значит, все путем, все организованно, и у них есть какая-то цель. Славку это устраивало, потому что у него самого цели никакой уже давно не было.

— Сюда!.. — пискнула ведьмочка и ловко увлекла его в распахнутую дверь, в распаренный, застоявшийся, прокисший воздух черной, с крутыми ступеньками лестницы.

Хотелось зажать нос пальцами от жутких этих запахов, от вони больших помойных ведер, от кошачьего нестерпимого духа. Славку чуть не вырвало, когда на одной из площадок он увидел, уже задыхаясь, на третьем, наверное, этаже, сытую розовую ряшку счастливой, довольной жизнью свиньи, нарисованной на небольшом плакате. И даже прочел про то, что тонна пищевых отходов дает сколько-то центнеров свинины. Неужели кто-то еще жрет эту разложившуюся гадость? Славка все же зажал нос пальцами, как прищепкой, да толку-то. Он, кажется, пропитался этой вонью насквозь.

— Ой, как пахнет интересно! — пропела ведьмочка и засмеялась противно. — Сейчас, сейчас!..

А что сейчас? Кончилась бы вонь — уже хорошо. А так Славке было все равно.

— Сюда, сюда!.. — влекла его ведьмочка за собой.

Он вслед за ней перешагнул высокий чей-то порог и очутился в полумраке коридора. Дверь на черную лестницу скрипнула сзади и захлопнулась, будто от сквозняка, но память о страшной вони еще жила в оглушенном сознании. Славка хватил воздуха ртом и закашлялся. А они шли уже этим коридором — бесконечным, пустым, узким, с шевелящимися от встревоженного посвежевшего воздуха, словно живыми, отстающими от стенок, блеклыми обоями, шли на слабый свет электрической лампочки, призрачно мерцающей вдалеке. Славкина рука занемела, но ведьмочка не отпускала, все тянула его за собой. Какие-то двери, запертые, забитые ржавыми гвоздями, глухие, стали попадаться по коридору. Темным провалом, какой-то ненужной ему, зряшной тайной мелькнуло слева ответвление коридора, наверное, как в сказке про Алису, ведущее в волшебный сад. Если бы… Поворот, еще поворот…

— Заходи! — позвали из-за приоткрытой куда-то двери.

Ведьмочка почему-то уже была сзади и вышла опять вперед, толкнула дверь быстрой ножкой и хохотнула диковато.

— Дворец! Хоромы! Вечность!.. — пропищала она, разведя в странном своем восторге руками.

Кроме трех-четырех стульев, стола, заставленного немытой, будто зеленой плесенью обросшей посудой и застеленного грязным, прожженным в нескольких местах одеялом низкого топчана, в этой большой неуютной комнате ничего не было. Пыль клубилась, свалявшись в пугливые серые комки, перекатывалась с места на место. Впрочем, нет, были тут еще и какие-то морды по стенам, картинки, значит, вырезки из журналов, приколотые кнопками, приклеенные липкой лентой к грязным, обесцветившимся, отстающим по углам обоям, был мятый, дырявый английский флаг, натянутый над топчаном и неряшливая стопка книг на подоконнике, готовая рухнуть на пол при первом же прикосновении. Окно выходило в стену, должно быть, потому и едва теплилось живым дневным светом. И надо всем этим, над рассевшейся на полу, на стульях, на топчане, застывшей в покорном молчаливом ожидании компанией нависал потолок с желтыми от протечек разводами, потрескавшийся и непрочный, обсыпавшийся местами. В углу его отвалилась штукатурка, и, словно рваный кусок ночного неба, зияла черная дыра. Но, приглядевшись, он различил в ней гнилую дранку с забитыми в нее когда-то ржавыми теперь гвоздями. Потолок действительно провисал, изгибался страшным, гнойным пузырем, готовым лопнуть, и в центре этого мучительного изгиба на витом шнуре висела голая лампочка.