Евгений Туинов - Человек бегущий

— Чего ждем? — спросила ведьмочка нервно, усаживаясь и с силой усаживая растерявшегося Славку рядом с собой на топчан.

— Сейчас, сейчас!.. — отозвался, прошелестел кто-то и тенью бесплотной исчез за дверью.

Слышно было, как шаги его растаяли где-то вдалеке, в неведомых, путаных и таинственных коридорах этой, наверное, брошенной всеми квартиры. Всеми, да не всеми… Славка так почему-то устал, — хотя ясно же почему: все бегом ведь и бегом, — что, откинувшись к стене, чуть не вырубился, но совладал с собой, остался в сознании, лишь прикрыл глаза — так было легче.

Странный для этого места звук заставил его поднять тяжелые, горячие веки. Но и то, что он увидел, тоже поразило не меньше. Блестящая металлическая коробка, в которых обычно кипятят медикаменты, плыла как бы по воздуху, и в ней гремело не то стекло, не то железяки какие-то. А в следующую секунду Славка врубился уже в происходящее, заметил парня, который нес эту коробку в вытянутых руках, понял, зачем она здесь и что сейчас будет. Где-то в недоступной глубине, в нем, в сердце ли, в душе ли, как принято считать, шевельнулось нечто, похожее на слабый протест, на испуг или на что-то, но наружу так и не вырвалось, затихло. Славка снова зажмурился. Красный червяк спирали, что в электролампочке, затухая, шевельнулся в мозгу и исчез.

— Кому? — кто-то спросил кого-то.

— Топорику, — отозвался кто-то мгновенно.

Ну и прозвища же у них!.. Это они дозы разыгрывают, что ли? И тут игра, и тут…

— Фред, вруби музыку! — попросил кто-то.

И какой-то Фред врубил. Тихая, вкрадчивая музыка полилась, поползла, как змея, по комнате, обвилась вокруг лампочки, зашипела, заиграла магическими кольцами. Это флейта вела мелодию, это был тот самый, наверное, флейтист, о котором где-то слышал он когда-то или читал, или мать рассказывала, который избавил город от змей — или крыс? — а не получив за это награды, увел за собой всех детей из этого города куда-то, кажется, в горы, да, в горы, и дети вошли в расщелину горы и больше никогда не выходили оттуда. Что же это за ансамбль у них? Кажется, он слыхал у Груни. Не то «Аквамарин», не то непонятно что… И эта чарующая, эта восточная, удушливая, волшебная флейта, неотвязная, как спираль лампочки в воспаленном мозгу.

Какая-то возня послышалась с того края топчана.

— Вены у тебя, конечно!.. — сказал кто-то раздраженно, отрывисто. — Не найти!..

Но открыть глаза было лень. Или страшно? Или плевать…

— Кому? — снова раздался властный голос.

— Новенькому, — откликнулся кто-то лукаво.

Так быстро? Нет, страха не было. Но как-то все же вздрогнул он всем телом, словно напоролся на оголенный электрический провод глупой, чего-то ищущей рукой.

— Славочка! — пропела ведьмочка вкрадчиво и хищно. — Хочешь? У нас добровольно.

Он молча, суетливо снял куртку, как свитер, через голову и задрал рукав, обнажив сгиб локтя. Хочет он, хочет. А как же! Он от этого бегал, бегал, как колобок из сказочки… Попался.

— Ой, какие чудные веночки! — в восхищении пропищала ведьмочка. — Дай я ему сделаю, Гоша, ну дай же мне!..

— Заткнись! — велел ей этот невидимый Гоша. — Так ты еще школьник? — спросил он кого-то, да его и спросил, конечно.

Славка открыл глаза. Над ним склонилась чья-то размалеванная рожа. И тут же он увидел маленький узенький шприц с тонкой, хищной иголочкой на конце. Сквозь стекло шприца, покрытое рисками делений, мутно, зеленовато-серо, завораживающе проступала какая-то жидкость. Лучше бы он на нее не смотрел!

— Школьник, — признался он, не в силах оторвать глаз от шприца, от маленькой капельки, набухающей на самом кончике иглы, высовывающейся из крошечного, тоньше волоса отверстия.

— Ой, Гошенька, перестань! — запищала ведьмочка въедливо и нервно. — Сейчас они, знаешь, какие?.. Я сама в седьмом классе… Дай, ну дай, я ему сделаю… Такие веночки! Чудо!..

И флейта, флейта победила, доконала-таки его. Славка зажмурился в ожидании своей участи, готовый на все, и протянул этому Гоше руку, прохрипел:

— Давай же!..

Укола он почти не почувствовал, лишь противно ворохнулась в теле игла — самый кончик — в поисках вены. Нашла-таки…

«Как бабочку… — зачем-то подумал он о себе. — Пришпилили…»

Флейта, флейтист, змеи кругом… Мама рассказывала. Мама… Где-то они были далеко-далеко теперь, его не находящие общего языка родители, предки, недосягаемо, волшебно, безнадежно далеко. И как они станут играть теперь без него в свою счастливую семью? Но почему, почему без него? Без него! Без него!.. Это кровь стучала в висках. И топчан шевельнулся, качнулся под ним.

— Славочка! Ты меня слышишь?..

А это ведьмочка? Или мама? Ему почудилось вдруг, что он становится этой ползущей, вьющейся, шипящей, кружащейся, трущейся, как кошка об ноги, мелодией. Он будто бы распадался на звуки, на части, на атомы, в пыль… Его не было больше, не было, не было… Он, кажется, сыграл в исчезновение.

— …Даже не знаю, как ваш поступок расценивать!.. — в сердцах воскликнула баба Шура и развела руками.

Она молчала. Наденька, к которой и была обращена речь директора школы, молчала тоже, упрямо лобасто потупясь и не поднимая глаз, как нашкодившая школьница, но не краснела, нет. И Андрей Владимирович подумал о том, что ведь выросло целое уже некраснеющее поколение, которое знает, что хорошо, а что дурно, что можно, чего нельзя, теоретически знает, как знает наверняка и Наденька, но для себя не считает обязательными эти границы и нравственные запреты. Ну да, это для кого-то, вообще, в теории дурно, а я сделаю так и сама себе прощу. И другим напомню, если они поступят так, как нельзя, что ведь нельзя, и когда впредь буду так поступать, когда захочется или надо станет, буду и сама помнить, что в принципе нельзя — взрослые учили и проповеди свои читали, но это опять же для всех, не для меня. А те же взрослые? Одно говорят, другое делают. Учили, поучали, запрещали, а сами-то, сами?..

Андрей Владимирович не любил педсоветов. Всегда он вместо того, чтобы посидеть, покивать спокойно и согласно, как делали многие учителя, или все вины и просчеты свои свалить на учеников — что, мол, с ними стало? разве в наше время такое творилось? нет, нет, это они всё, дети такие пошли!.. всегда, значит, он заводился на педсоветах, психовал, пытался решить все сразу, одним махом, спорил или защищал провинившихся — бывало и такое, а в результате мудрая баба Шура приводила все к единому знаменателю, каким-то только ей доступным способом примиряла спорящих, заставляла краснеть виноватых, вселяла трепет в самых отпетых малолетних хулиганов, вызванных на педсовет от учительского отчаяния, ибо исчерпаны были все другие средства воздействия, и даже Андрея Владимировича, пышущего, как правило, к концу каждого педсовета жаром, как раскаленный самовар, умела остудить, не обидев, урезонить и пустить его вышедшую на время из-под контроля энергию в нужное русло.