Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

– Валя! Как ты могла ранить девочку?

– У нее действительно кривые ноги. Это был добрый совет старшего товарища.

– Это был запрещенный прием. Разве ты не знаешь как педагог, не помнишь, как бывало с тобой юности. Одно, вскользь, замечание про внешность, и в мозгу вырастает родимое пятно размером с яблоко.

– Будет тебе, Аня! Сама так на них орешь, что в спортзале слышно.

– Во-первых, я ору не часто, во-вторых, по делу, когда их надо переключить на нужную волну, как поправить шкалу в радиоприемнике.

Валя умела повернуть разговор так, что приходилось оправдываться, защищаться, хотя вначале ты собиралась устроить ей выволочку. И еще. При всех ее ужимках и повадках, ее внешности, которую бы сейчас назвали бы секси , в Вале не было пошлости. Вульгарность была, а пошлости не было. Такой парадокс. Милая чувственная оболочка, покрывающая титановый сплав. Валя была слишком женщиной, чтобы быть хорошим специалистом, подругой, женой и даже матерью.

– Знаешь, о каких детях мечтают все учителя, но боятся признаться? – спрашивала она Анну Аркадьевну.

– Талантливых и целеустремленных?

– Немых и парализованных.

Анна Аркадьевна невольно смеялась и говорила, что Валя валит с больной головы на здоровую. Потом Валя валит употребляла, когда подругу уж слишком заносило.

Спустя несколько лет, уже в другом городе, в другой школе Анна Аркадьевна сидела на педсовете и тосковала. Второгодников отменили, двойки по итогам года ставить нельзя, надо за уши тянуть всех из класса в класс. Директор говорил о том, что стране требуются рабочие кадры, трудовые резервы. Правительство в лице Министерства образования мыслит на перспективу. Завуч зачитывала списки отстающих учеников, поднимала учителей и спрашивала, как они собираются исправлять ситуацию.

Анне Аркадьевне вдруг показалось, что все они похожи на труппу дурного театра. Режиссер заставил их выучить и отрепетировать роли, а теперь, во время спектакля, они делают вид, что импровизируют. Режиссер никогда не признает, что его работа бездарна, примитивна и скучна. Кто их режиссер? Конечно, не директор школы. Государство, что ли?

«Детям нужно что-то другое», – подумала Анна Аркадьевна и вспомнила Валю Казанцеву. Ее уроки, не способные увлечь биологией, ее лицо, движения, манеры. Валя невольно, без желания и цели, учила их тому, что есть женщины и мужчины. Жизнь-то и состоит из отношений одних с другими. У Вали не было постоянных любимчиков, но были временные, как и антилюбимчики. Королева милостивой улыбкой одаривает одних и презрительной ухмылкой наказывает других. В жизни, оказывается, есть королевы. Значит, должны быть и короли. Если мальчик хочет стать королем, достойным венценосной особы, – это уже большое педагогическое достижение.

«Возможно, – удивилась своим мыслям Анна Аркадьевна, – Валя заронила в них нечто более важное, чем квадратные корни, придаточные предложения, Волга втекает и вытекает, Печорин – лишний человек…»

– Анна Аркадьевна! – прервал ее размышления директор. – Вы сегодня непривычно тихи. Завуч только что назвала пять ваших учеников, которым грозит двойка в году. Мы хотим вас услышать. И, пожалуйста, не надо опять про сдвинутую шкалу оценок, мол, «удовлетворительно» у двоечника обесценивает честное «удовлетворительно» у труженика-троечника. Мы тут все профессионалы в смысле профессии, одномоментно политически грамотные в смысле…

– Политики одномоментности, – подсказала учительница русского языка и литературы, известная своим острословием.

Директор был хорошим и добрым человеком. Только он никак не мог понять, КАК современные дети, сытые и хорошо одетые, могут дурно учиться и проказничать. Хулиганам и нарушителям дисциплины, которых учителя пачками отправляли в кабинет директора, он рассказывал про лишения в войну, про страшный голод сорок седьмого года. КАК они могут после того, когда их деды сложили головы на полях войны ради их светлого будущего, поганить это будущее? Хулиганы стояли понуро, искоса переглядывались, ожидая его фразы: «В ваши годы я первую зелень наперегонки с курами и козой ел!» Когда доходило до кур и козы, им оставалось только пообещать, что больше не будут … И забыть об этом обещании сразу за порогом директорского кабинета.

До них не доходило. Но ведь ребенок не автомат газировки – протолкнул в щель три копейки, нажал на кнопку, и полилась вкусная вода с сиропом. Возможно, ребенок – такой автомат, в который надо толкать, толкать и толкать, не ожидая скорой отдачи. Или, как говорил поэт, сеять разумное, доброе, вечное. Что посеял, то взойдет не завтра. И когда-нибудь вот этот хулиган, сам уже пенсионер, будет пенять свои внукам: «Твой прадед погиб для твоей жизни! Твой дед ради тебя лебеду ел! А ты, шельмец!» И это будет казаться пустым сотрясанием воздуха и одновременно посланием в будущее.

– Анна Аркадьевна! – обратилась к ней, задумавшейся, завуч. – Мы вас слушаем!

Анна Аркадьевна встала и произнесла:

– Я поставлю тройки в году Самохватовой, Креминой, Хватко, Шульгину и Корнейко. Но! Я им скажу, что это аванс, потому что они трудовые резервы.

– Не скажете! – суровым тоном велела завуч. – Вам должно быть прекрасно понятно, что брякни вы такое, завтра вся школа будет дразнить отстающих трудовыми резервами.

Завуч – красивая статная пятидесятилетняя женщина, умела находить и поддерживать скользкий баланс между строгостью и доброжелательностью. Сегодня она могла, закрыв дверь на ключ, вытирать сопли и слезы молодой учительнице или старой нянечке, которые пришли плакаться на личные невзгоды, а завтра с них же снимать стружку за пыль на подоконниках или за то, что дети снова повязали красный галстук скелету в кабинете биологии.

Учительница русского, подруга Анны Аркадьевны, говорила про завуча, что та недопереиспользованная . Имелось в виду, что завуч, не имея собственных детей и мужа, посвятила себя семье директора. Напрашивалась романтическая, активно обсуждаемая версия, мол, завуч всю жизнь влюблена в директора, но судьба распорядилась жестоко. Однако никому не удалось добыть ни одного факта в подтверждение душещипательной версии. С супругой директора, очень слабого здоровья женщиной, завуч дружила с юности. Только подросли родные дети, как на семью директора обрушилось горе – сестра с мужем погибли, утонули. Осталось трое маленьких детей, которых директор с женой усыновили.

Подруга говорила, что на недопереиспользованную завуча нет Достоевского или Толстого, чтобы описать подобный женский подвиг. Анна Аркадьевна не соглашалась: поскольку любовный мотив отсутствует, страсти-мордасти на двести страниц романа не растянешь. Максимум, на что можно рассчитывать, – это очерк в «Литературной газете».