Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

– Очень добрая, – с сентиментальным вздохом подтвердил Илья Ильич, – умная и никогда не врет.

Анна Аркадьевна, подавив ухмылку, посмотрела на мужа:

– Правда хорошо, а счастье лучше.

Позвонила Ивана и пригласила Анну Аркадьевну на показ одежды начинающего и очень интересного дизайнера. Анна Аркадьевна напряглась.

Много лет назад, когда они с Ильей поженились, ее свекровь напутствовала молодую невестку:

– Заруби на носу! Никогда не жалуйся мне на сына! Не рассказывай, какой он такой и сякой. Не хочу знать. Сами разбирайтесь.

В тот момент Анна Аркадьевна не думала жаловаться, напротив, хотелось превозносить Илью до небес. После слов свекрови расхотелось, выглядело бы как подхалимаж. В последующем она ни разу не заикнулась о каких-либо семейных трениях, ссорах, обидах. Дистанция, которую в их отношениях установила свекровь, со временем стала выгодна Анне Аркадьевне. Потому что дистанция – это два далеко стоящие барьера, кричать из-за которых нелепо. Я к вам не лезу с личными горестями, а вы не докучайте мне со своим нытьем. Так прямо Анна Аркадьевна не говорила, но свекровь была умной и гордой женщиной, отлично знала, что барьеры давно превратились в каменные заборы по пояс, за которыми надо сидеть и не скулить. Возможно, она и пожалела, что сама первые камни в фундамент забора положила, да прошлого не воротишь. Если ты не хочешь, чтобы кто-то распахивал перед тобой душу, то будь готова к тому, что и твои горести воспримутся как неуместное откровение. Свекровь обожала внуков, Лёня и Любаня обожали бабушку – этого оказалось достаточно для мирных необременительных отношений.

И вот теперь, отправляясь на встречу с Иваной, Анна Аркадьевна думала, как хорошо было бы сказать девушке: «Не жалуйся мне на Лёню! Я знаю про его триста тридцать три недостатка, не хочу добавлять к ним еще сто двадцать семь. Он мой единственный сын. Я не стану его любить меньше, даже если он грубит тебе по утрам (спросонья он грубил и мне, прилети ангел небесный, досталось бы и ангелу), даже если он грязнуля и неряха, даже если он периодически блажит и сам не знает, почему блажит. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я перевоспитала сына? Поздно».

Так или примерно так рассуждала и свекровь Анны Аркадьевны, навсегда ее оскорбив. Надо учиться на чужих ошибках. Но что ж они такие соблазнительные?

Анна Аркадьевна впервые присутствовала на показе одежды, и наряды не произвели на нее впечатления, она их попросту не замечала, потому что была поражена худобой девушек-манекенщиц. В телевизоре и на фото они выглядели много краше. По подиуму с каменными отрешенными лицами вышагивали мученицы ГУЛАГа. У Солженицына в «Архипелаге» описываются изможденные женщины-заключенные, у которых выше коленей так мало плоти, что образовался просвет, куда овечья голова пройдет и даже футбольный мяч. Модные наряды в большинстве представляли собой обтягивающие брюки-лосины и курточки. Анна Аркадьевна все таращилась на «футбольный» просвет. А груди! То есть их отсутствие! У Анны Аркадьевны такие припухлости были в двенадцать лет. Вспомнить бюст Вали Казанцевой. Гимн женской плоти. Бедные девочки. На подиум, конечно, кого попало не выпустишь, коротконогой толстушке тут делать нечего. Модель должна быть особенной, как… как Ивана.

– Тебе не предлагали стать манекенщицей? – тихо спросила Анна Аркадьевна.

– Много раз предлагали, – шепотом ответила Ивана, – с условием, что я похудею на пятнадцать-двадцать килограммов.

– Ужас! Ни в коем случае! – воскликнула Анна Аркадьевна, и на нее зашикали.

После просмотра они зашли в кафе. Анна Аркадьевна разразилась гневной филиппикой о женской эксплуатации, с ходу отметя возможные аргументы, вроде того, что девушек никто не неволит. Если общество ставит женщину в такие условия, что для получения денег, известности, славы она должна уродовать свое тело, то это и есть самая настоящая изощренная эксплуатация.

Ивана покивала и тут же спросила:

– Вам не кажется, что в стремлении женщин к красоте изначально заложено издевательство над своим телом, вплоть до уродства? В девятнадцатом веке затягивались в корсеты, теряли сознание, у беременных случались выкидыши. В наше время женщины делают болезненную эпиляцию, татуаж бровей и губ, жуткие пластические операции, травят волосы химической завивкой и доводят себя до анорексии. И всегда, во все века был макияж – желание приукрасить лицо хоть свекольным соком, хоть рисовой мукой, то есть уйти от естественности, иметь другое лицо.

– Не хочешь ли ты мне сказать, что во всем виновато желание нравится мужчинам?

Ответ Иваны ее поразил. Думала, что девочка станет говорить о природном зове, о гормонах, которые затмевают сознание, о биологических часах, которые денно и нощно бьют – надо рожать, ты хочешь рожать, ищи самца, строй гнездо .

– Думаю, что мужчины по большому счету тут ни при чем. В Китае несколько веков девочкам бинтовали ноги начиная с пятилетнего возраста. Для мужчин вид крохотной, десятисантиметровой ножки-лотоса был сильнейшим сексуальным возбудителем и предметом поэтического восхваления. Правда, ножки в туфельке. Без обуви это уродство – зрелище не для слабонервных. В Европе носили платье с откровенным до крайности декольте, но прятали ноги. Подсмотренная щиколотка доводила до безумства, а грудь так себе котировалась. Потом бюст прикрыли и задрали юбки. Подозреваю, – заговорщицки подмигнула Ивана, – мужчинам можно внушить, что угодно. Десятисантиметровую ступню, полуметровую шею, кольцо в носу или квадратную попу.

– Потребительский вкус требует формирования? А если попробовать сделать модным богатый духовный мир?

Они несколько секунд смотрели друг на друга и расхохотались.

Потом говорили о книгах, выставках, театре, кино. Ивана была начитана, следила за искусством и обладала той независимостью суждений, которая не связана с утомительной и раздражающей критикой всего и всех. Анна Аркадьевна призналась, что в ее годы боялась пойти против общего мнения. Например, она терпеть не может Одессу, бывала там дважды, и оба раза жемчужина у моря вызывала чувство дискомфорта, напоминающее брезгливость. Точно попала на шумный базар, где соревнуются в вульгарном остроумии невежественные торгаши. И как же была счастлива прочитать в воспоминаниях Лидии Чуковской об отце, одессите, что он называл этот город фабрикой пошляков . Точно получила индульгенцию, спряталась за спину Корнея Ивановича и теперь, выглядывая из-за его плеча, может откровенно высказываться.

– Я не люблю Высоцкого, – сказала Ивана.

– А я Веничку Ерофеева.

– У меня целый список артистов, которых я считаю бездарными кривляками.