Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

С Андреем Казанцевым Анна Аркадьевна встретилась в кафе. Он пришел раньше, при ее приближении к столику развел руками, секунду смотрел, если и отметил, что она постарела, то умело скрыл, обнял, расцеловал.

– Анечка! Прекрасно выглядишь!

– Спасибо! Ты по-прежнему галантен. Но я тебе не верю! – погрозила пальцем. – Отлично помню, как меня перекосорылило из-за флюса, а ты сказал, что в моем лице появилась загадочная прелестная двойственность.

Андрей легко подхватил тон, который задала Анна Аркадьевна, пустился в воспоминания молодости, не спешил перейти к делу, хотя она предупредила по телефону: у меня к тебе серьезный разговор .

Андрей состарился в меру и благородно: чуть облысел, не растолстел, а расширился , покрылся морщинами, но мужественной красоты они только прибавляли. Единственное, что царапало взгляд, – кустистые брови. Не брежневские, конечно, но заметно курчавые. Длинные волоски, как сорняк среди тех, что нормального размера, были загнуты вверх. Причесывает ли он их, что ли? У Ильи Ильича та же возрастная мутация. Парикмахерша, которой сто лет в обед, которая в очках с линзами толщиной в палец, каждый раз спрашивает Илью Ильича: Брови подравниваем? – Всенепременно! Анна Аркадьевна считает, что парикмахершу держат, потому что к ней хаживают верные старички типа Ильи Ильича. И когда-нибудь она в последнюю минуту жизни рухнет на клиента, воткнув ему ножницы в глаза.

На вопрос о детях Анна Аркадьевна ответила, что у них все в порядке, живут своей наполненной жизнью. Содержимое наполнения большей частью не доступно ей и мужу. Она пригласила Андрея, чтобы рассказать о том, что недавно побывала у его сыновей, познакомилась с женой Игоря и его очаровательными проказливыми внуками Сеней и Веней, они же Чук и Гек. Только в отношении малышей Анна Аркадьевна позволила себе восторженные эпитеты. Далее она излагала ситуацию неэмоционально и сухо, только факты. Не говорила по-свойски, какой замечательный мальчик Игорь, констатировала: судя по всему, из него вырос мужчина больших достоинств, и жену он выбрал, которая эти достоинства ценит и не погубит . Анна Аркадьевна отдает себе отчет, что этот разговор походит на вмешательство ее в дела его, Андрея, семьи, что в принципе недопустимо. Ее мотив, повод и оправдание только их старая дружба.

Андрей слушал не перебивая, кивал, то смотрел прямо на Анну Аркадьевну, то отводил глаза с болезненной гримасой. У него было лицо человека совестливого и честного, который подозревал за собой подлость, но тешился тем, что подозрения не имеют внятных доказательств.

Об этом Андрей и заговорил:

– Какой же я дурак! Что там… скотина! Мы давно не общаемся. Эсэмэску прислать в день рождения, а на Новый год уж и не обязательно. Я не знаю, не могу тебе сказать, когда, почему и за что это случилось. Я на них злился: послали меня? – ну и сами идите на фиг. Как мужик с мужиками. А они мои дети, сыны. Была ситуация. Игорь позвонил. Папа, ты не мог бы дать денег? На что, не говорил. Мне шлея под хвост: Папа понадобился, когда денег не хватает? Аня, я не богач, но зарабатываю прилично в строительной фирме. Я не последнее бы отдал. Я бы отдал последнее, если бы знал, что это на лечение Мишки! Игорь тоже в позу встал: Извини, папа, что побеспокоил . Потом еще была эсэмэска, что родились внуки. Мы тогда в лежку все с тяжелым гриппом, с осложнениями… Аня, у меня ведь другая семья, дочери тринадцать лет. Написал, что поздравляю, куда выслать деньги на пеленки. Ни ответа, ни привета. Аня, я собирался, планировал как-то, в смысле материально, отметиться. Веришь? Нет, не верь! Если бы по-настоящему хотел, то не отсиживался в кустах. Я подонок, сволочь. У-у-у – простонал Андрей.

– Держи себя, пожалуйста, в руках! Я с тобой встретилась вовсе не для того, чтобы разыгрывать сцены в духе романов Достоевского.

– Прости! Давай водки выпьем?

– Разве ты не за рулем?

– На машине, – подтвердил Андрей, – плевать!

– Тогда еще кофе и воды без газа.

Он сосредоточился, нахмурился и стал расспрашивать Анну Аркадьевну о формах его возможного участия .

– Ничего тебе не могу подсказать, – покачала она головой. – Знаю, что Аня с детьми живет на съемной квартире. Игорь что-то придумал с поступлением средств от его айтишных проектов. Но Игорь будет далеко. Их кровеносная система – Интернет – может плохо работать или вовсе отказывать. И тогда швах. Друзья-приятели готовы всячески помогать. Но я не обольщаюсь на этот счет. Не потому, что дети плохие, пообещают и не выполнят, а потому что Ане придется каждый раз просить. Ты знаешь что-нибудь противнее, чем просить, просить и просить? Я, конечно, закоренелая училка, но я не знаю большей свободы, чем порядок жизни – система, режим, график. Особенно когда жизнь не дает тебе вольности, когда ты в ответственности за беспомощных и слабых.

– Я тебя понял, Аня! И вовсе не тупая училка.

– Ага, обыкновенная статуя.

Был ее день рождения. Друзья приготовили сюрприз: длиннющий лист от пола до потолка, склеенный из агитпроповских плакатов. На их оборотах нарисован пьедестал с лесенкой надписей: ум, честь и совесть, обворожительная и привлекательная, высокое напряжение: не подходи – убьет … На пьедестале женская фигура с лицом – увеличенным фото – Анны Аркадьевны. Ей все это показалось лестным, остроумным, невероятно смешным. Она хохотала, требовала показать изнанку, где на плакатах наверняка имелись напыщенные солдаты: Защита Родины – наш долг! мускулистый атлет: Товарищи, на зарядку! или подавальщица с подносом, уставленном деликатесами: Обслужим культурно каждого посетителя!

Потом на кухне, когда Анна Аркадьевна колдовала над горячим, помогающая ей Валя участливо спросила, не обиделась ли она.

– Чему?

– Тебе тридцать исполнилось, а изображают каменной статуей.

Когда гости ушли, Анна Аркадьевна сняла плакат, была бы печка, сожгла бы в огне. На следующий день в учительской Валя спросила, почему она хмурая.

– Если в тридцать лет я уже монумент, то что буду представлять собой в сорок, пятьдесят? Засиженный голубями памятник?

– Анечка! – ласково погладила ее по плечу Валя. – Жили бы мы в славные прошлые века да были бы дворянских кровей, на твоем родовом гербе, знаешь, какой девиз имелся бы? «Милосердие и здравомыслие».

Вот так Валя умела: легко толкнуть тебя в пропасть, а потом подать руку и также легко вытащить. Причем смертельный полет вниз ты считала абсолютно заслуженным, а возвращение на поверхность ее, Валиным, благородным великодушием.

– Вспомнила наш плакат? – спросил Андрей. – На моей памяти и при скудных знаниях, только у Екатерины Великой в Питере есть подобный. Мы-то и хотели сначала под тот монумент себя изобразить. Фотоколлаж: наши тела как пьедестал. Но потом кто-то разумно предостерег, мол, Илюха начнет отстреливать из табельного и охотничьего оружия личности в пьедестале. Аня? – без паузы спросил он. – Ты считаешь, что я могу, вправе… после всего, после моей подлой трусости, войти, вклиниться, помогать…