Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Эх, Васил, — сказала она вслух, стоя у котла с пшеницей, — пришел бы, родимый, посмотрел на меня, чтоб зря не тревожиться. Мне уже восемьдесят два годочка, а я до запрошлого лета на кооперативное поле ходила, трудодни зарабатывала, и зерно мне в этом году дали — двести сорок кило. Не вставай, не вставай, лежи себе спокойно, я сама приду тебя навестить и свечку поставлю. Чуть не забыла сказать, что батюшка наш сбежал и на Йорданов день попа к нам прислали из Златанова. Только я от златановского попа спряталась. Зачем мне поп? Теперь мы хороним без отпевания и в церкви обходимся без попа. Мне поп не надобен, а этот, из Златанова, и вовсе. Свечи у меня есть — они от прежних времен в церкви лежат, и мы их сами берем — кладем деньги в коробку из-под печенья и берем; так что я при свечах и при пшенице — двести сорок кило у меня да еще шестнадцать купонов; а до конца месяца всего пять дней осталось…

Бабка Велика, согнувшись пополам, проворно спустилась с лестницы. Нога уже не так сильно болела, и она принялась сметать снег с дорожки. Спина пригибала ее к земле, и потому сначала она увидела ноги Янко, обутые в высокие коричневые сапоги, а после уж его лицо.

— Чего тебе, Янко? — спросила бабка Велика.

Он подал ей кулек и сказал:

— Бай Стефан велел передать привет и эти маслины и еще велел спросить, помогла ли тебе трава.

— Трава? Какая еще трава? А… та, лечебная? Очень помогла, Янко. Скажи Стефану, что я по три раза в день ее пью, и удушье меня больше не мучает. Так и передай.

— А как же ты обходишься без говорящего ящика? — спросил Янко и перевел взгляд с айвы на ворота.

Он всегда выбирал себе одну точку и упирался в нее взглядом. Потом выбирал другую и, насмотревшись на нее, возвращался к первой. Сегодня он выбрал айву и ворота.

— Обошлась и без говорящего ящика, — сказала бабка Велика. — Хорошо мне живется, Янко, у меня целых шестнадцать купонов в пекарне, а до первого осталось всего пять дней.

— Верно, — подумав, подтвердил Янко, — до первого осталось пять дней. Я передам бай Стефану, что у тебя целых шестнадцать купонов.

— Передай, передай! И скажи еще, что я и вином запаслась.

— Вином? — спросил Янко, не отрывая глаз от ворот.

— Вином! Сама его приготовила. Ведь мне оставили небольшой виноградник из пяти рядов, тот, что у Камня. Дышло мне его опрыскал. Правда, нынче град прошел, виноград побил, но немного осталось.

— Ты что, ногами его давила? — спросил Янко. — Виноград-то?

— Да зачем ногами, сынок? Я его кроснами, кроснами била. Сижу себе и бью. — Бабка Велика засмеялась и стряхнула снег с метлы. — Слушай, Янко, давай я тебя угощу.

Янко беспокойно перевел взгляд с ворот на айву.

— Да я… — Он хотел было почесать в затылке, но вспомнил, что на голове его кепка, и опустил руку. — Я, бабка Велика, вина не пью. От него голова болит. Как выпью, так вроде бы и я не я.

— Я тоже не пью, но все же решила припасти. Что за дом без вина? — сказала бабка Велика. — Пошлю-ка я Стефану дамаджанку [5] Дамаджана — оплетенная бутыль. .

— Можно, — сказал Янко. — Я послезавтра поеду. Ты приготовь, я загляну. — Янко снова посмотрел на ворота и добавил: — Передам бай Стефану, что у тебя все в порядке, что ты вина припасла и вот посылаешь дамаджану, чтобы он попробовал.

Янко ушел, расставшись с айвой и воротами. Бабка развернула кулек — в нем были блестящие маслины. Потом снова завернула и положила в торбу, где держала хлеб.

— Опять мышь приходила, — сказала она, сокрушенно разглядывая каравай. — Ишь, какую дыру проела!..

— Опять мышь приходила, — сказала она деду Димитру Столетнику, когда пришла и принесла ему в кружке немного маслин.

— Чаво? — спросил он, не расслышав, потому что прожил уже сто один год.

Она взяла его за мочку и крикнула в самое ухо, большое, хрящеватое, поросшее седыми волосьями:

— Мышь, говорю, приходила и дыру в каравае прогрызла.

— А-а, мышь! — закивал дед Димитр.

— И хорек приходил. Сожрал четырех курей. Он и раньше наведывался и сожрал пятерых. Получается, целых девять курей. Но я его изрубила мотыгой.

— Хорек? — переспросил дед Димитр. — Изрубил курей?

Бабка Велика снова взяла его за ухо, но потом решила рассказать о хоре в другой раз и вместо этого прокричала деду, что приезжал Янко и привез от Стефана гостинец. Дед Димитр это понял, когда увидел в кружке маслины. Он обрадованно взял одну — большую, блестящую — и, положив ее в рот, улыбаясь, принялся сосать. Бабка Велика смотрела, с каким удовольствием дед сосет маслину, и ждала, когда он кончит. Ей еще хотелось рассказать ему о дамаджане с вином, которую она собиралась послать Стефану. Тут она вспомнила о зарубленном хоре и засмеялась.

Механическая пила вонзила зубы в сырое бревно и принялась его грызть. Визг ее перешел в урчание. Грызла она это самое бревно и выплевывала опилки. Они летели Дачо в лицо, прилипали к волосам и шерстяной безрукавке. Он обругал и пилу, и опилки, обругал бревно и подпихнул его поглубже в зубастую пасть. Чтобы уберечься от опилок, он зажмурился и плотно сжал губы. Лицо его из грубого сделалось свирепым, но рядом никого не было, кто бы мог испугаться. Распилив сырое бревно пополам, Дачо обернулся и увидел напротив, в окне закусочной, продавца Ламби, увидел его черные усики и вечно красные глаза. И Ламби его увидал, хотя смотрел на покрытую снегом дорогу и затянутую ледком большую лужу возле колонки. Он вышел на крыльцо, потоптался и крикнул:

— Бай Дачо, шел бы погрелся!

— Мне не холодно, — ответил Дачо, стоя между двумя половинками распиленного бревна. — Ну как, план выполняешь?

— Какое там! — сокрушенно сказал Ламби и потер глаза, красные от рождения. — С утра никто не заходил. Уйду я отсюдова. Непривычно как-то сидеть сложа руки.

— Говорят, твою закусочную собираются закрыть.

— Давно пора! По цельным дням сижу сложа руки. Хоть бы пришел кто в картишки перекинуться, три колоды припасено, ан нет…

Дачо не ответил. Он бросил обе половины в общую кучу и взялся за следующее бревно — оно тоже было мокрое. Запустил пилу, она завизжала, но, закусив древесину, принялась урчать.

Ламби вернулся в закусочную, сел у печки и задумался: не лучше ли ему снова стать чабаном? Кому охота торчать в пустом заведении? Вчера одна только Улахиня приходила — за солью, а соли у Ламби не было, и он отослал ее в лавку на другой конец села. Потом притащились несколько стариков — уселись и стали слушать говорящий ящик. Когда кончили передавать новости, старики ушли — ничего не купив и не заказав. Потом зашел бай Дачо, за сигаретами, но, сунув руку в карман, сказал: