Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Значит, ему все-таки удалось удрать?

— Ну да… его так и не нашли.

— А ты не знаешь, куда он уехал? Может, за границу?

— Как ни странно, старина, я понятия не имею, где он. Видишь ли, всё это совершенно секретно. Надеюсь, ты об этом никому не рассказывал?

— Нет, — прошептал он, возмущенный тем, что я мог такое подумать.

И тут мне пришла в голову одна мысль.

— По правде говоря, — сказал я, — если ты вдруг его увидишь, мне бы очень хотелось об этом узнать. Однако дело сугубо секретное. Выйдя погулять или еще куда-нибудь, смотри в оба, — (следуя моим указаниям, он тотчас же принялся тереть глаза), — и если все-таки увидишь его и убедишься, что это именно он, позвони, пожалуйста, мне.

— Хорошо, — сказал он.

Я был рад, что сумел превратить всё это не то в детскую игру, не то в эксперимент, — и уже начал с нетерпением ждать результатов.

Повернув обратно, мы подошли к Филу, стоявшему посреди тротуара. Его преданность, порядочность, округлый контур его маленького… полисменского шлема вызвали у меня улыбку. Руперт пожал нам обоим руки и помчался прочь, во все глаза глядя по сторонам. Когда он скрылся из виду, мы с Филом по короткой, вымощенной плитняком дорожке направились к парадному входу в дом Стейнза. Он жил в левой части просторного особняка в стиле тридцатых годов девятнадцатого века, с высокой живой изгородью (между кустами которой вполне мог бы спрятаться ребенок) вокруг сада и задернутыми занавесками на окнах нижнего этажа, наводившими на мысли о распущенности, привычке поздно вставать и любви к дневным телепередачам.

Стейнз открыл дверь и приветствовал нас двоих с видом человека, отличающегося хорошим аппетитом. И вновь, как и в тот день, когда я познакомился с ним в клубе «Уикс», мне показалось, что за его безупречной манерой одеваться — на сей раз он был в почти прозрачном костюме из светло-кремового индийского шелка — скрывается необычайно пылкая и раболепная натура.

— Я рад, что именно вы сейчас помогаете Чарльзу.

— Спасибо, — ответил я. — А что, были и другие?

— Да, был один молодой человек — на самом-то деле очень старый, с дурным запахом изо рта, владелец типографии. В прошлом году он здесь часто бывал, всё разглядывал. К счастью, Чарльз от него отделался — уж слишком он был чванлив.

Мы прошли в гостиную с тяжелыми театральными занавесками, отдернутыми и подвязанными шнурами с кисточками. Застекленные двустворчатые двери выходили на террасу, а за ней виднелись лужайка и громадный плакучий бук. Вся обстановка комнаты свидетельствовала об обостренном чувстве прекрасного: в книжном шкафу сверкала однообразной позолотой корешков непрочитанная классика, а цветы вполне могли бы украсить пышную свадьбу какого-нибудь принца крови. На столике в стиле «шератон» [119] Стиль мебели восемнадцатого века. лежала вместительная кожаная папка с тиснением. Письменный стол красного дерева был уставлен фотографиями в рамках, позволявшими составить представление о полном нежности и очарования прошлом. Казалось, Фил, приученный исполнять все прихоти гостей, оказавшись вдруг в гостях, испытывает неловкость. Он робко плелся сзади, не зная, куда девать руки — сунуть их в карманы было невозможно.

— А вы чем занимаетесь? — спросил его Стейнз.

— Я официант.

— А-а. — Наступило тягостное молчание. — Ну что ж, я уверен, что вам не очень долго придется работать официантом, — ободряюще сказал он, украдкой бросив оценивающий взгляд на Филову фигуру. — Вы тоже друг Чарльза?

— Нет-нет… я дружу только с Уиллом.

Мне стало ясно, что Стейнз понятия не имеет, зачем пришел Фил, но в то же время, как я и ожидал, рад его приходу.

— Очень хорошо! Ну что ж, прошу вас, чувствуйте себя как дома. К сожалению, здесь нет бассейна… но, быть может, вам захочется позагорать вон там вместе с Бобби, — он лениво махнул рукой в сторону сада, — так милости прошу, не стесняйтесь!

— Думаю, нам с Рональдом нужно кое-что обсудить, милый, — сказал я. — Но, если хочешь, побудь с нами, ты не помешаешь.

Я поежился, почувствовав себя безжалостным собственником — неким гнусным дельцом, обращающимся к жене. Мы все направились к застекленным дверям и вышли из дома. Сбоку я увидел нагромождение дорогой садовой мебели: кресла с изогнутыми плетеными подлокотниками и подушками, украшенными цветочным узором, длинный, не складной лежак, а также стеклянный столик с кувшином «Пиммза» и соответствующим набором стаканов в стиле «деко». Во всем этом было нечто ирреальное, как в иллюстрации к каталогу. Дальше, на краю террасы, стояли кадки с альпийскими растениями — карликовыми соснами, пожелтевшими, как лишайник, и гибкими, крепкими пучками вереска, влачившими совершенно бессмысленное существование.

— Предлагаю выпить по стаканчику, — сказал Стейнз.

И тут из-за угла появился вышедший из сада Бобби.

Бобби было… сколько?.. лет тридцать пять? Он ни в чем себе не отказывал, слишком много ел, слишком много пил, и всё это было видно по его лицу и фигуре. Я тут же представил себе, каким он был в детстве: обвислые губы, немигающий взгляд бесстыжих светло-голубых глаз, прядь блестящих белокурых волос, которую он откинул со лба, когда семенил, приближаясь к нам, — всё это были приметы типичного школьного педика, такого, как Валкус, только постаревшего лет на пятнадцать (а как сложилась судьба Валкуса?). Его одежда лишь усугубляла это впечатление: мятая белая рубашка, парусиновые туфли и белые фланелевые брюки с пузырями на коленках, подпоясанные (я сразу его узнал — у Джеймса был такой же) галстуком старых григорианцев [120] То есть выпускников одной из привилегированных частных школ. . Когда нас познакомили, он громко, радостно поздоровался и протянул горячую, влажную руку с пухлыми, невероятно гибкими пальцами и длинными бледными ногтями. С трудом восстановив в памяти скудные познания в области средневековых учений о телесных жидкостях, я с отвращением представил себе интимные отношения с мужчиной, у которого такие руки.

— Значит, вы собираетесь оказать услугу старику Чарльзу, — сказал Бобби и захихикал так, словно Чарльз, как и сам он, был каким-то злоумышленником. — Ну что ж, могу лишь пожелать вам успеха.

То, что он заговорил на эту тему, стало для меня неприятной неожиданностью, но я вынужден был потребовать от него объяснений.

— Вообще-то старик немного не в себе. Не придется удивляться, если окажется, что у него в роду были душевнобольные. Мамаша-то уж точно была с приветом. Да и вся семейка со странностями.

— Первый лорд Нантвич, отец Чарльза, был одаренным поэтом, — предупредительно успокоил меня Стейнз, осторожно, по капле, разливая «Пиммз», брызгавший на стол, когда в стаканы попадали кусочки фруктов. — Он писал пьесы в стихах для домашних спектаклей, в которых играла его прислуга. Моя бабушка была с ним знакома — собственно говоря, благодаря этому я и стал общаться с Чарльзом. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в незапамятные времена он качал меня на руках.