Эльке Хайденрайх - Все не случайно [Книга воспоминаний]

Она, похоже, не очень-то мне доверяет, но вздохнув, в следующий раз прочитывает фразу правильно: «Oh, Elizabeth. What are you doing?»

— Отлично! — говорю я.

Она отваживается на следующую фразу:

— Ooooooh, Henry, where are you… — длительное замешательство, я подозреваю худшее, и звучит победное — гу-инг!

— Здесь произносится «го-инг», с «о».

Она сердито захлопывает книгу.

— То это у тебя «у», то «о», ты и сама толком не знаешь. Что у тебя ни спроси!

Два молодых человека на улице и следующий диалог:

— Ты еще с той тощей француженкой?

— Не. Она задавала не те вопросы.

— Какие?

— Что ты думаешь.

В Дрездене я жила в стороне от роскошного старого города в новом отеле в районе Платтенбау. Вечером, после встречи с читателями и выпитого пива, мне захотелось немного пройтись, и, проскочив нужную улицу, я бреду по бесконечному царству Платтенбау. Кругом безлюдно, время после полуночи, а я еще тащу с собой этот дурацкий огромный календарь с кошками, который мне подарила книготорговец. С тех пор как я написала «Неро Карлеоне», постоянно получаю в подарок эти кошачьи календари. Куда бы незаметно скинуть этого монстра?

Появляется человек в спортивном костюме с неприветливого вида собакой, я отважно спрашиваю у него дорогу к своему отелю. Вокруг больше ни души. Заметив меня, он говорит на прекраснейшем саксонском диалекте:

— Идемте со мной, мы тут с псом задворками, ему там хоть есть где побегать, да так оно и ближе. Да вы небось подумаете, что я там на вас нападу, оберу или изнасилую, тогда смысла нет. А если вы так не думаете — пойдемте.

Я так не думаю, и мы идем с ним по темным дворам, напрямик, через парковки, и вдруг оказываемся прямо перед моим отелем.

Он говорит:

— Вот, ведь вышло ж.

А я, в качестве благодарности, дарю ему свой кошачий календарь и могу только понадеяться, что у него есть какая-нибудь стенка, на которой этот календарь будет смотреться хорошо.

И сразу две проблемы оказываются чудесным образом решены — вот, ведь вышло ж!

У меня был знакомый, на мой взгляд, просто красавец. Чувственные пухлые губы, темные волосы, узкие светлые глаза, он был хорошего роста, элегантно двигался и мог бы казаться мужчиной мечты, но только мы были довольно близко знакомы, и я прекрасно представляла его характер. Он был нечестен, изменял жене с ее подругами, а потом и им с другими женщинами. Он был тщеславен, завистлив и циничен. Он просто был красив, а вот держаться от него лучше было подальше.

И другой мой знакомый был совсем некрасивым, но добрым и любящим. Слишком маленького роста, полноватый, у него были неправильные черты лица, но оно озарялось светом, когда на него смотришь, и вам становилось хорошо в его присутствии.

На него можно было положиться.

И снова я встретила обоих, уже состарившимися, спустя годы. Красавец огрубел, был холоден и пуст, у второго было старое доброе лицо с мягкими чертами, сердечное и открытое.

Все мы читали о Дориане Грее, о том, что характер делает с лицом. Это притча. А когда истина подтверждается самой жизнью — это страшноватый урок.

Идет настоящий ливень, снег превращается в грязь. В сапогах, с которых отчаянно течет, я вхожу в венскую кирху, а в ней старик моет пол. Я застываю при входе, замявшись в напрасных поисках коврика. Старик мне улыбается.

— Да входите же! Боженька ведь глядит не на ноги, а в сердце.

Это настолько трогательно, что даже такой сентиментальной даме, как я, не выдумать. Я тут же расплакалась — вот бы кто-нибудь заглянул в мое сердце!

Дети выросли, муж умер, жена хочет переехать в квартиру поменьше, родительский дом в идиллическом пригородном местечке нужно продать. Дочь помогает матери, приехали первые заинтересовавшиеся. «Ах, хорошо бы сюда въехали такие симпатичные люди, как вы, — весело говорит мать, — тогда по соседству, наконец, опять будут жить милые люди, а то кругом одни идиоты».

Дочь шикает на нее, само по себе такое замечание не очень-то способствует. Мать старается исправить дело: «А аэропорт тут бывает слышно совсем редко». У дочери делаются круглые глаза. Выходят в сад. Мать показывает на крышу. «Там появляются куницы, бывает, сильно шумят, что-то там грызут, правда сейчас их, похоже, нет». Идут к маленькому пруду в конце сада. «В паводок, — говорит мать, — мускусные крысы подходят к самому дому. Но паводок нечасто. А потом они такие очаровательные».

Семейство, подавленное, уходит. Позже приезжают другие, дочь быстро отводит мать в сторонку: «Болтай поменьше! И чтобы ничего негативного!».

Эта следующая семья заинтересована очень сильно. Мать уверяет: «Тут всюду непробиваемое стекло. А то бы давно уже где-нибудь взломали!»

Дочь возводит глаза к небесам. «Молчи!» — шипит она. Мать обиженно уверяет покупателей: «Да нет же, это прекрасный дом! Нам всегда было здесь хорошо. Вот только надо вложиться разок как следует в теплоизоляцию. Тут везде дует».

Пока мы не знаем, удалось ли им продать дом, но тут недавно появлялась еще одна очень милая семья, и на прощанье мать им сказала: «Хорошо бы вы купили его, а то его уже столько раз смотрели!»

Особенно серый день. Все идет особенно криво. Это только мелочи, но ведь ломают нас не большие катастрофы, а мелочи. Из больших катастроф мы черпаем силу, мы держимся и становимся мужественными, какими учились быть всегда. Но эти подлые серые дни полны унизительных мелких неудач и разочарований, они подрывают силы, и мы, беспомощные, не знаем, что можем им противопоставить; чувство потери, бессилие и тоска.

«Смотрите при случае на воду», — говорит Готфрид Бенн.

Рейн у нас тут недалеко. Прогулка по его берегам, как правило, помогает, Рейн течет и уносит печали с собой в серое Северное море. Только именно сегодня дорога к Рейну особенно трудна для меня, ведь она пролегает мимо почтового ящика, с которым меня связывает слишком долгая история, тут, около него, я выстаивала часами, чтобы получить обратно свое же собственное письмо, письмо, которое могло вызвать катастрофу. Я надеялась на доверие почтальона, в шесть часов утра, при себе имея чернила, образец почерка и собственный паспорт, — почтальон все сомневался: возвращать ли мне то письмо.

Вы спасли два брака, говорила я ему, рыдая. Этот почтовый ящик стал мне ежедневным предостережением.

Вот ступеньки вниз, на набережную, сегодня их с трудом получается преодолеть. Слезы. Задыхаясь от отчаяния, молюсь — мольба из детства, к кому бы она ни была обращена: «Знак, дай хоть какой-нибудь знак, чтобы мне понять!»

Мимо проплывает корабль, большой контейнеровоз, он идет из Голландии и держит курс на Базель. Называется «Эсперанца». «Надежда».