Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

Мне уже не до гордости, да и сил нет. Мне так безумно скучно. Решительными шагами я качу коляску со спящим ребенком в сторону кафе, где пьет кофе моя подруга. По пути я размышляю – может быть, притвориться, что я не видела ее фото в Instagram и просто войти, сделав вид, что я тоже зашла туда выпить кофе? Потом все же решаю сначала связаться с ней. Преувеличенно бодрым тоном я сообщаю, что видела ее фотографии и что я как раз прохожу мимо и сейчас загляну к ним. Теперь я иду так быстро, как могу. Ответ приходит, когда я на полпути. Она пишет, что они как раз собирались уходить, ребенку надо спать, а он лучше засыпает дома. «Приходи, встретимся на выходе», – пишет она. Я уже у дверей, когда приходит это сообщение. Остановив коляску, я стою и жду. Может быть, я немного провожу ее в сторону дома. И в этот день мне удастся хоть несколько минут поговорить с другим взрослым. Все же лучше, чем ничего. Я все жду и жду. Навязчивое чувство, что моя жизнь превратилась в жалкий фарс, стучится в дверь, но я ему не открываю. Затем приходит чувство стыда за то, что я липну и навязываюсь. На него у меня тоже нет сил. Все равно никакой альтернативы нет. И, так или иначе, я уже здесь. Я вижу, как подруга выходит из дверей, и улыбаюсь такой широкой улыбкой, какую только могу изобразить, машу ей рукой, когда она выходит наружу. Наверное, никогда мой голос не звучал так фальшиво. Похоже, вид у нее становится немного нервозный, когда она видит меня. А может быть, мне все это кажется. Неважно. Все равно лучше, чем совсем ничего.

Вечером этого дня, который никак не хотел заканчиваться, но потом все же каким-то образом закончился, я пишу ему, своему другу по переписке и теперь – по моей версии – потенциальному сердечному дружку, и предлагаю пообедать вместе. В преувеличенно юмористическом ключе я описываю, как заскучала, проведя выходные в парках и на площадках, и говорю, что мечтаю побеседовать со взрослым человеком, который к тому же понимает, каково быть таким родителем. Предлагаю дату через две недели, чтобы не казаться истеричкой. Говорю, что мы можем перекусить в ресторане возле его дома, если ему так будет легче – на этот момент мне уже известно, что он работает из дома, пока его дочь в садике. Охваченная отчаянным желанием чего-нибудь нового – чего угодно, я уже не забочусь о том, не сочтет ли он меня слишком напористой. Я хочу перемен. Обед с незнакомцем не хуже и не лучше, чем что-либо другое.

Он отвечает быстро. «Отличная идея, – пишет он, – дай мне время, чтобы уладить вопрос с няней – может быть, мы встретимся поближе к вечеру. Поужинаем. Выпьем вина».

Прочитав его ответ, я ощущаю, как у меня засосало под ложечкой. Что это было? Так намечается свидание? Что означает ужин с няней? Надо ли мне тоже договориться с няней? Зачем мы запасаемся нянями? Он считает, что наша встреча может привести к чему-то большему? Хочу ли я, чтобы это привело к чему-то большему? А что, если в реальности он ужасен? Если у него некрасивые зубы и мерзкий голос? Если он будет без конца говорить о себе? А что, если он ожидает, что мы поцелуемся на прощание? Или еще того хуже: а что, если я им заинтересуюсь, а он мной – нет? Стараясь казаться раскрепощенной – от чего мой тон более всего напоминает подростка, пытающегося выглядеть крутым, – я отвечаю на его вопрос согласием, и мы решаем определиться с датой позднее, когда решим вопрос с нянями. После этого я перерываю весь интернет в поисках его фотографий и видеоклипов и впервые за последние семь лет пытаюсь представить себе, с каким чувством буду целовать кого-то, кто не ты. Ничего не могу с собой поделать. Все происходит помимо моей воли.

У Ивана настал период увлечения папой. Он часто расспрашивает о тебе, хочет смотреть на твои фотографии, копается в «папином» ящике и выкрикивает «папино!», вытаскивая карточки из твоего бумажника и находя фотографию в твоем старом паспорте. Раз за разом он констатирует, что ты умер – без всяких эмоций, ограничиваясь самим фактом, но через минуту спрашивает, когда папа перестанет умирать. Он спрашивает и про дедушку – моего папу. Тот тоже умер. Кажется, он пытается сложить одно с другим. Его папа умер, и дедушка тоже, а мама – нет, и мамина мама тоже нет. И вторая мамина мама тоже.

Я вижу, как он изо всех сил пытается найти во всем этом логику, но у него пока не получается. Он слишком маленький. Смерть слишком абстрактна. А его мышление по-прежнему очень конкретно. Ситуация ничуть не улучшилась от того, что поначалу я не останавливала его, когда он говорил о небе. Я подумала, что в этой мысли он найдет утешение, но вскоре поняла, что на все возникающие в связи с этим вопросы просто невозможно ответить. Когда он указывает на облака и спрашивает, сидишь ли ты на них, я не знаю, что отвечать. Отвечаю, что точно это неизвестно. Что все люди думают по-разному, но никто точно не знает. Когда он говорит, что хочет залезть на небо, а я отвечаю, что это не получится, он просит меня принести лестницу. Когда он спрашивает, сидишь ли ты на Луне, и разочарованно восклицает: «Но я ничего там не вижу!», я понимаю, что взяла на себя непосильную задачу. Фокус с небом не пройдет. Как можно осторожнее я стараюсь взять назад эту историю с небом. «Так просто говорят, – пытаюсь я вывернуться. – Одни верят в то, что те, кто умер, живут на небесах, а другие не верят. Точно нельзя сказать, что происходит, когда человек умирает. Я сама не знаю. Разве не странно?»

Иван смотрит на меня с недоверием. Он ожидает продолжения, а я умолкаю, ищу выражения, доступные его пониманию. Не найдя их, я сдаюсь и пытаюсь перевести разговор на тех, кто по-прежнему жив. Говорю про одну мамину маму и другую мамину маму, его тетю и дядю, папину маму и папиного папу. О них говорить легко. По большей части мои попытки перевести разговор срабатывают. Но вопросы о тебе сыплются все чаще. Скоро мне придется вплотную заняться этой темой. Стать более последовательной в своих ответах на вопросы, где ты и что означает «умер». Подготовиться, почитать книги, как говорить с детьми о смерти. Время пришло.

В один из дней, когда я пришла забирать Ивана из садика, произошло нечто неожиданное, едва он завидел меня в дверях. Мой сын, который всегда радуется при виде меня и бежит мне навстречу с радостными возгласами, встретил меня взглядом, полным разочарования. А потом выпалил: «Не ты, мама! Я хотел, чтобы меня сегодня забрал папа!» Потом он остановился посреди комнаты и разрыдался. Одна из воспитательниц склонила голову набок именно так, как я специально просила их не делать, когда Иван говорит о смерти. В глазах воспитательницы читалось чувство, от которого мне хотелось бы оградить Ивана, однако я уже поняла, что мне это не удастся. Чувство, что его особенно жалко. Что он особенный и не такой, как все. Что семья у него половинчатая, и живет он печальной жизнью – бедный мальчик, глядя на которого все только качают головой. Я уставилась на воспитательницу, пытаясь без слов заставить ее взять себя в руки.