Юрий Тешкин - Полковник

— Да я и сам хочу нажраться, — принимая стакан, громко сказал Витек, — нервы немного стравить, понимаешь, еду…

— Не-не-не, — помахал, улыбаясь, Сашка пальцем перед лицом Вити Козлова, — прими сначала.

Витя Козлов, быстро хлюпая горлом, выпил стакан и стал говорить:

— Понимаешь, еду, на повороте понесло под грейдер! Меня несет на повороте, а он — гад — как раз выезжает, вот капот и переднюю панель и погнул. Кто виноват? Я! — хохотнул нервно Витя, машинально принимая то, что протягивал ему улыбающийся Сашка. — В том-то и дело, что — я! Кто в зад бьет, тот и виноват — закон! — Он жадно выпил, рисуя в воздухе свободной рукою поворот, где его понесло под грейдер. — Понимаешь! — вскрикнул, отрываясь от пустого стакана. — Меня несет, а он как раз выезжает из завода, ну, думаю — все! Амба!

— Тогда надо еще! — серьезно сказал Сашка и налил опять до ободка стаканы, и они выпили.

— И вентилятор немного погнул, — восторженно, с ревнивым каким-то чувством рассказывал Витя, чуть ли не радуясь при этом, так что Сашка заподозрил себя в том, что, наверное, уже пьян.

— Д-давай еще, что ли? — сказал он Вите.

— Давай, давай, — охотно согласился тот, — понимаете, Александр Иванович, замерили путь — у меня двадцать метров и еще пять десятых.

— Двадцать и… еще и пять десятых? — серьезно переспросил Сашка, высоко приподнимая при этом левую бровь.

— Вот именно! — вскрикнул Витя. — Двадцать и пять десятых.

— Ну тогда, — сказал серьезно Сашка, — ну тогда, брат, надо выпить, тут уж сам бог велел.

И они выпили.

— Понимаешь, я в поворот вхожу, а тут этот гад за ворота завода как раз выезжает, я по тормозам, меня и понесло, ну, думаю — амба! Нервы — во-о! — И он показал кулак. — Все, сил моих больше нету… брат приезжает… все… Все, все, все… ненавижу… — И он всхлипнул.

— Э-эх… — вздохнул Сашка.

— Да что же это такое происходит, Александр Иванович, а? Родного ведь брата, а?

— Э-эх… — сказал опять Сашка и разлил остаток из последней бутылки.

— Чтобы брата, собственного братана! А?! Родная кровь, так?

— Э-э-эх…

— На железный ящик променять!! Да я за братана!! Кому хошь… горлянку… зубами. — Витя так сам себя схватил тут за горло, захрипел, что Сашка с трудом разжал ему руки. — Ведь жду, — всхлипнул Витя, — что ж это такое — не хочу, чтоб возвращался, ма-а-ашину ведь заберет… как же это, а?!

— Да, да, да, Витек, да…

— Сука я последняя… сука и сволочь, вот кто я! Давайте, Александр Иванович, нажремся, у меня вот — портфель, я взял, заехал, куда надо, нервы — во-о! Надо, да? Не-на-ви-жу-у-у… — Он заплакал и тут же вскочил. — Идемте, — стал хватать Сашку за руки, тащить куда-то, — идемте, идемте…

— Куда, Витя? Ну куда мы — поздно…

— На сорок шестое, я вам покажу, как я ненавижу… а?.. Нет, да чтоб родного брата, а? Да гад я последний, если нет… да я ее сейчас… сейчас… — Он стал быстро озираться по дежурному домику. — Где тут у вас этот… этот… как его… ну, щит!

— Какой еще щит, Витя? Садись, пей лучше.

— Ну, щит, щит… весь красный еще, знаете… топор на нем.

— Пожарный, что ль?

— Пожарный, пожарный, а как же! Я ее сейчас, падлу! Вы ж меня знаете, Александр Иванович, заяц трепаться не любит, так? Я сказал, реле и-и-сделаю, так? Так! И-и-сделал, так?

— Что есть, то есть, — с убедительностью в голосе сказал Сашка, — и вот за это тебе спасибо, век буду помнить, дай обниму.

Они обнялись. Потом выпили еще по стакану за дружбу, и Витя Козлов после этого свалился со стула. Сашка постелил рядом два ватника, передвинул с трудом на них Витька́. Сашка все бормотал:

— Я спасу тебя, спасу, товарищ дорогой! — Мысль была одна, боялся, как бы не потерялась, боялся, что вот-вот и сам грохнется рядом с товарищем, поэтому бормотал: — Спасу, спасу, товарищ дорогой ты мой!

Всё горело в нем от алкоголя и от этой дикой мысли — голова, грудь, душа. Он жадно допил бутылку прямо из горла и выбежал в ночь. Собаки обрадованно неслись за ним, Сашка открывал одни ворота за другими, собаки выбегали в них и пропадали тут же в белом. Смятение было какое-то белое сразу за воротами. И такое же белое в Сашкиной груди. Он ворвался в бытовку:

— Вставай! — закричал он. — Малый, делай! — закричал он еще, но Витек не пошевелился даже, молодой, ослаб. И так жалко стало товарища бедного! Голова у товарища запрокинулась, бледность щек была вопиющая — зеленая, две капли бисерного пота выступили на виске, Сашка охнул, схватил микрофон и закричал что есть мочи: — С пятого по пятьдесят седьмой — через западные ворота! Со сто тридцатого по триста сороковое — через восточные! С пятьдесят седьмого по сто тридцатое — через запасные! Все ос-таль-ные — через центральные!! К чертовой матери!! Согласно инструкции — во-о-он!! — Со стены на Сашку смотрела «Незнакомка», все более превращаясь в майора Козыря, поджимала укоризненно губы, Сашка торопливо орал в микрофон: — Чтоб и духу! За двадцать четыре часа!! Сто первый километр!!!

И тут-то со стены оно — такое незнакомое-знакомое разжало ехидные губы и голосом майора Козыря (сильно измененным, конечно, но Сашка-то узнал!) проскрежетало в самые уши:

— А я-то думал, что мы, Копытов, больше с тобой не увидимся!

Сашка судорожно глянул вниз — слышал ли Витек эти страшные слова, — но там, где только что храпел Витек с сорок шестого места, не было никакого Витька с сорок шестого места. «Как же так?! — ужасно подумалось, — всю ведь жизнь на сорок шестом!» — но тут же и вспомнил, что нет больше никакого сорок шестого места, нет больше никаких таких мест! Кроме отхожего! И машин тоже нет, ничего нет, ни-че-го!!! Он по-молодому захохотал и бросился что есть духу бежать через центральные ворота. Охваченный белыми огневыми струями, Сашка очень легко бежал и совсем не чувствовал усталости, было так весело, что кричалось само по себе, а белые вихри указывали ясно путь…

Потом выросла клумба словно из-под земли с красивыми белыми цветами. Слева от Сашки — полковник. Справа — мент, протягивающий уже руки к полковнику. И лицо у Павла Константиновича такое… такое прекрасное или такое родное, что сердце у Сашки кровью облилось и забилось неизъяснимым восторгом: «Пробил его желанный час!» Он захохотал счастливо, легко сбил милиционера, людей, всех и все, что угрожало полковнику, схватил в объятия, смахнул с лица земли, увлекая за собою в белую яму.

Достукался Сашка. Упекли Сашку на два года в ЛТП. Да и как не упечь — заявление от жены его Людки давно в милиции лежало, все подписи от общественности были собраны, ждали только случая, а он рано или поздно все равно ведь представится.

Нина Андреевна ругала Людку-врушку, Сашку ругала последними словами, говорила, что так ему и надо, обормоту, что в ЛТП она ни ногой. Но прошло время, материнское сердце отходчиво. Тем более что Людке и горя мало: есть мужик, нет его — гуляет. И про Лариску, конечно, не вспомнит. Ну вот — Нина Андреевна гуся зажарила, пирог испекла, то се собрала в сумку. Достала даже из заветного места чекушку, что несколько лет уже ждет своего часа, вздохнула: «Как бы Сашке там с этой чекушечкой не повредить», — и опять в заветное место упрятала.