Юрий Тешкин - Полковник

После сильного укола Иван Федорович вскорости забылся тяжелым сном, возле него сидела рыжая сестра, дверь в коридор была открыта, но эксцесс больше не повторился.

Ночью же позвонили об этом директору. Он требовал обо всем непонятном, что относилось бы к Эксперименту, немедленно докладывать — хоть днем, хоть ночью. Глеб Максимович сразу связался по телефону с замом. Но Игорь Серафимович успокоил его. Подобные эксцессы заранее прогнозировались четко разработанной программой Эксперимента и, оказывается, с нетерпением ожидались специалистами-психиатрами еще полторы недели тому назад. Первый зам уж начал было волноваться, но теперь — все в порядке, все развивается в соответствии с прогнозами Центра.

— И все же как-то грустно все это, Игорь Серафимович, — вздохнул директор. — Вы не находите? Какая-то глобальная несправедливость к человеку. И ведь не просто к человеку, а к первооткрывателю! Вы не находите, Игорь Серафимович?

— Да-да… конечно…

— Разве ж не достоин высших почестей мудрый и одержимый своею идеей первооткрыватель, указующий людям путь к свету, теплу, к победе добра над злом?

— Все верно, Глеб Максимович, увы, увы… Опыт истории, к сожалению, свидетельствует об ином. Вспомним хотя бы, что небезызвестный создатель лентоткацкого станка, экономящего труд многих рабочих, тайно задушен властями славного города Данцига, а его изобретение трусливо скрыто. Или время, более близкое к нам, — безжизненное тело Дизеля обнаружено в волнах Северного моря буквально через несколько дней после таинственного исчезновения великого изобретателя. А взять наше время уже, помните, как Армстронг — автор многих радиотехнических изобретений — выбрасывается в окно небоскреба… Вы посмотрите, Глеб Максимович, разные страны, разные эпохи, но как четко просматривается какой-то злой рок, тяготеющий над этими людьми. Несущими, как вы заметили, людям тепло и свет, добро и…

— Да-да… вы правы… но все равно несправедливо это и… и непонятно, по крайней мере, мне… и тяжело… Ведь Иван Федорович Круглов для меня… Вы слышите меня, Игорь Серафимович?

— Извините, ради бога, Глеб Максимович, слышу, слышу, конечно, и я очень-очень хорошо вас понимаю, Глеб Максимович, но… что я могу добавить? Мне, естественно, непонятна тоже… подобная несправедливость судьбы к таким людям. С другой стороны, очередное такое вот столкновение значимой личности с природой, какое-то приоткрывание природой своих тайн, — все это похоже на отступление мощной волны, с тем чтобы тут же вернуться и поглотить того, кто заставил ее отступить. Платить надо.

— Платить, говорите, надо?

— Увы, за все.

— Н-да… ну ладно… до завтра?

— До завтра, Глеб Максимович. Хотя что это я — завтра ж воскресенье. Хочу съездить на выходной к матушке, проведаю, то, се, отец в прошлом году помер, одиноко ей…

— Да уж понятно, а где живет-то?

— Да в зеленой зоне.

— А почему к себе не забираете, коттедж у вас со всеми удобствами, метраж позволяет.

— Ни в какую, Глеб Максимович, говорит — там у нее две собаки, кошка, то, се… По телефону тут звонила: еще и ворону какую-то пригрела… Жалеет она всех, ну а главное, там дом у нас небольшой, восьмиквартирный, соседи все давно сжились, друг друга знают… речка сразу за домом, так что…

— Понятно.

— Вот вы говорите, Глеб Максимович, коттедж, все удобства, то, се, а я вот в коттедж переехал, а в родительский дом все тянет… да так, что нет-нет да бросишь все и туда…

— Да понятно, понятно, Игорь Серафимович, счастливый вы человек!

— У меня в Упырьевке еще и баба Вера жива, девяносто лет…

— Счастливый, счастливый вы человек…

А мать у Игоря Серафимовича, разумеется, странный человек. Долго в их квартире проживала одна собака — беспородная Альма. Так надо же, в прошлом году мать породистую немецкую овчарку купила — Герду. Скучно, говорит, после смерти мужа стало. Есть кошка Мурка с котенком. Есть еще Жанни — дворовая собака, которая в основном проживает в их сарае, так как мать по забывчивости (или нарочно!) часто сарай не запирает. И поэтому никак нельзя было оставлять щенков, которых вот-вот собиралась принести беспородная Альма. Но Альма чувствовала это и, отправляясь с матерью на прогулку, юркнула в подвал. Перспектива пищащих под домом щенков никак не устраивала Игоря Серафимовича. Он сразу представил, какую жизнь устроят матери соседи, когда ко всем ее животным обнаружатся под домом щенки, принесенные их Альмой. И, обругав мать про себя растяпой, решил он лезть под дом. А больше ничего и не оставалось.

Итак, он спустился на первый этаж и, засунув голову в дыру, ведущую в подвал, на всякий случай позвал негромко Альму. Та, разумеется, не откликнулась. Он звал ее негромко, чтоб не всполошились соседи. Воскресный день — все дома. Обилие животных, которых всегда держала мать Игоря Серафимовича, раздражало соседей. Особенно соседа, живущего прямо под родительской квартирой, — хозяйственного Сокуренко.

Значит, он позвал на всякий случай:

— Альма, Альма!

В ответ ни звука, темное отверстие пред ним безмолвствовало. Игорь Серафимович сидел перед ним на корточках, слушал, как у многих в доме работали телевизоры. Дом двухэтажный, деревянный, старый — все слышно. Где-то гремели посудой, плакал ребенок, смеялись… а перед ним небольшое отверстие, ведущее под дом, оттуда тянет плесенью, затхлостью, пылью. Игорь Серафимович, правда, не очень-то представлял подвал под их домом. Скорее всего, этого никто не мог представлять, так как никто и никогда там не бывал. В обычном смысле слова настоящего подвала под их домом не было вовсе, а в то небольшое пространство, что все-таки там было, никто, кроме кошек и собак, не мог проникнуть. В редкие периоды капитальных ремонтов их старого дома можно было наблюдать, что полы нижних квартир лежат почти на трубах, которые идут под ними. И доступ к этим трубам в случае необходимости осуществлялся прямо из квартир нижнего этажа. В принципе через пол из нижних квартир он мог бы и сейчас разыскивать Альму. Но, во-первых, соседи были бы далеко не в восторге. Во-вторых, обнаружить ее таким образом было почти невозможно, так как она спокойно бы переходила с места на место, все время оставаясь в темной неизвестности. Надо было лезть в подвал самому. Хотя и не хотелось. День на дворе яркий, солнечный, а тут… б-р-р…

Все это он рассудил, сидя перед дырой на корточках. Он думал, что лезть конечно же не хочется — пыльно, грязно, затхло то, что скрывается перед ним в темноте. Какому же нормальному человеку захочется лезть в такое! Но лезть нужно: не оставлять же там пищащих щеночков на злорадство соседей. Да просто жаль было Игорю Серафимовичу бестолковую матушку свою.