Андрей Оболенский - Импровизация на тему любви для фортепиано и гитары

— Соблазнила-таки меня, — прошептал. — Коварная.… Перехитрила. Это редко кому удавалось.

— Нет, — ответила она тоже шёпотом, — не перехитрила. Это должно было случиться, во мне всегда звучала твоя музыка, пусть я и не знала, что она твоя… зато теперь знаю.

— Видишь, как всё быстро меняется. Совсем недавно ты назвала меня тапёром…

— Фу, злопамятный. А вина мы так и не выпили. Свари хотя бы кофе. И пойдем, мне надо домой, а по дороге зайти к маме. Проводишь?

— А где живет твоя мама?

— Нигде. Она умерла.

— Прости. А ты где живешь?

— И я нигде. Говорила же, что у меня нет дома.

— А… Там, где жила мама?

Она села на кровати, закрывая одеялом грудь.

— Ты что, спятил? Она умерла в той квартире, а разве можно жить там, где кто-то умер?

Я заметил, что она рассердилась, только не мог понять, из-за чего.

— Ну хорошо, — примирительно сказал я, — пойду варить кофе.

Она вдруг заплакала.

— Что ты, — зашептал я, — ну что ты, разве я обидел тебя, ну прости, прости…

— Не ты, — вытирая глаза и пытаясь улыбнуться сквозь слёзы, сказала она. — Ты ни при чём. Просто…просто я сегодня натворила такое, что теперь и не знаю, чего ждать.

Я пропустил эти слова мимо ушей, о чём мне пришлось впоследствии здорово пожалеть.

— Но что будет, то и будет, неважно, — продолжала она, — я просто почувствовала вдруг, что ты не сможешь всегда понимать меня и станешь раздражаться, вот как сейчас, а я не хочу этого.

Я действительно почувствовал раздражение от её слов. Но подавил его.

— Перестань. Пойду варить кофе.

Пока варил, затренькал мобильник. Звонил Шалва. Его тон показался мне странным, он никогда так не говорил со мной.

— Приезжай срочно ко мне, да не в ресторан, домой, домой, я сказал. Если опоздаешь — небо с овчинку покажется, — Шалва, будучи чистокровным грузином, любил вставить в речь этакие посконные выражения. Я давно привык к этому, как и к отсутствию акцента. Но он меня своей овчинкой не испугал.

— А что случилось? — спокойно поинтересовался я. — В «Концертиуме» пожар?

— Идиот, — безразлично ответил Шалва. Повысил голос. — Я сказал, приезжай, значит, ты приедешь. Покамест я плачу деньги тебе, а не наоборот.

Он дал отбой.

Мне стало немного смешно. Я бы рассмеялся, да и настроение располагало к этому, но в кухню вошла Ольга. Она успела уже одеться и накраситься, снова показалась мне несколько вульгарной, хотя теперь это значения не имело. Я хотел рассказать ей о звонке Шалвы, но удержался. Наверно потому, что мы пока не были настолько близки, чтобы она знала всё. Тем более, я и сам ничего пока не знал.

Я проводил её до дома матери. «Не поднимайся со мной, — попросила она, — поезжай по своим делам. Мы… мы не сможем встретиться до понедельника, но в понедельник я буду петь у Шалвы, а потом буду свободна целых три дня».

— Что за загадки, Ольга? — с удивлением спросил я. — Почему до понедельника? Ты что…замужем?

Она побледнела, пошатнулась даже, опершись на мою руку. «Не надо сейчас, не надо. Ты всё узнаешь сам, и решишь тоже сам. Иди, прошу тебя, иди. Не держи зла…».

И я пошёл. К Шалве. Мне не хотелось видеть его сейчас, я вообще никого не хочу видеть, когда случается что-нибудь из ряда вон, а короткое время вместило в себя столько нового, что хватило бы на десять лет моей вялой жизни. Однако делать было нечего.

Шалва не выглядел свежим, однако одет был в мягкие свободные брюки, сдержанного тона рубашку с непременным шейным платком. Шалва всегда следил за одеждой даже дома, наивно полагая, что это приближает его к богеме. Подал руку, проводил в гостиную, усадил в кресло, достал бокалы и налил редкую теперь настоящую «Хванчкару», выставив также орешки и несладкое печенье; всё молча.

— Так и будем играть в молчанку? — с изрядной долей злости, которую даже и не хотелось скрывать, спросил я.

— Нет, — кратко ответил Шалва. Помолчал и спросил вдруг: «Ты с кем сегодня провёл ночь?»

Я ожидал чего угодно, только не вопроса, подобного этому. Мы с Шалвой избегали обсуждать личное, я не спрашивал, почему он разошелся с женщиной, которую очень любил, — он как-то обмолвился об этом, видимо, случайно. Он тоже не спрашивал, почему я до сих пор не женат, а всех поклонниц отвергаю презрительным взглядом, отказываясь брать цветы, которые иногда подносят особенно рьяные.

Поэтому я сначала удивился, потом обозлился.

— А вам что за дело? — стараясь сохранять спокойствие, спросил я.

— Если спрашиваю, значит, дело есть, — он ответил медленно, с расстановкой, и я впервые за много лет услышал в его речи грузинский акцент.

— Если вы хотите говорить в таком тоне, — я сел в кресло и пригубил «Хванчкары», — наш разговор закончится прямо вот сейчас.

— Прости.

Он сел в кресло напротив.

— Прости. Но ты можешь и не отвечать. Я знаю. Расскажу тебе всё, но учти: дружба — дружбой, но у меня во всей этой истории есть свой интерес. Я честно предупредил.

— Шалва Георгиевич, — раздраженно проговорил я, — хватит крутиться. Говорите, или я уйду: мне сегодня играть весь вечер.

— Это зависит от дальнейших событий, — загадочно произнёс Шалва. — Хорошо, слушай. Дело вот в чем: Ольга, с которой ты провёл сегодняшнюю ночь, — жена Ашокова… официальная жена. Они учились вместе, студентами и поженились. После консерватории Ольга уехала на два года в Вену на стажировку, Ашоков пошёл преподавать в музыкальную школу, — ничего лучшего ему не предложили; скрипач он средненький, ну ты знаешь. Начал крепко пить. Вернулась Ольга — теперь перед ней были открыты все дороги, у Ашокова же оставалась опостылевшая музыкальная школа. Не знаю, что произошло между ними, только через год такой жизни Ольга попала в психушку с сильнейшей депрессией после попытки самоубийства. Попытка была больше демонстрацией, как у всех баб. Поставили ей какой-то нехороший психический диагноз, долго лечили. Когда стало лучше, ей разрешили оставаться на несколько дней дома; через неделю выпишут окончательно, будут наблюдать в поликлинике при институте.

— Почему они не развелись? — быстро спросил я. — Времена нынче свободные.

— Не знаю, могу только сказать, что Ашоков уже года два не пьет ни капли и стал ревнивым, как Отелло. Кто-то из поваров видел, как вы с ней беседовали на скамейке, а потом вместе ушли; вот и донесли Ашокову. Скоро, — Шалва глянул на часы, — он будет здесь. Теперь ты всё знаешь. Давай пить вино.

— Вино потом. Вы не сказали о своём интересе. При чём тут вообще вы?

Шалва зажмурился будто ребенок, думающий, что опасность исчезнет, если закрыть глаза.

— Может быть…

— Нет, говорите. Вы видно забыли, сколько лет мы знаем друг друга и как начинали почти с нуля — вместе.

— Саша, — заметно пересиливая себя, проговорил он, — ты знаешь, у меня никого нет. Разве что ты, но с сегодняшнего дня и тебя не будет. Вся моя жизнь — в «Концертиуме», в музыке… да что притворяться, в её призраке, потому что жить музыкой может только музыкант, а не я, тоже призрак, старый и поглупевший. Я ничего не могу поделать с собой, я только дважды слышал дуэт Ольги и Ашокова и понял, что пойду на всё, чтобы они выступали у меня, чтобы звучали скрипка, гитара и голос Ольги. Ашоков в дуэте с Ольгой преображается, это уже не тот посредственный скрипач, которого ты знаешь, — это большой мастер, не знаю, почему так. Через неделю они смогут каждый день выступать у меня. «Концертиум» прославится на весь город, я организую клуб, доступом в который будут обладать только избранные, — серьёзные музыканты, певцы, продюсеры, просто богатые и известные люди. А вот тебе… тебе места не остаётся. Прости, — Шалва с отрешённостью приговорённого к казни посмотрел мне в глаза. — Вот это и есть мой интерес.