Николай Сафонов - Старый дом

Так и жила Анфиса Власьевна — тихо, мирно, творя добро всяк сущему на земле. Вставала чуть свет, готовила сестре на день еду, кормила голубей и кошек и бежала на службу, а после работы сразу же торопилась домой. А когда вышла на пенсию, то с головой ушла в любимое занятие. С утра до вечера можно было видеть ее на улице: то она крошила корм сизарям, то возилась под окнами с кошками и собаками, а в последнее время пристрастилась помогать дворнику на общественных началах. Когда же выдавалась свободная минутка, бежала в магазин сдавать банки и бутылки.

Анфиса Власьевна жизнь прожила тяжелую, а бранного слова никто от нее не слышал. Больше того, не раз утешала соседей, которые роптали на тяжесть земного существования, и всегда при этом произносила:

— Жить-то как хорошо, господи! — И блаженство разливалось у нее по лицу. — И за что вы только бога гневите. — И люди, знавшие, какое бремя невзгод она вынесла, пристыженно замолкали.

А она была счастлива. По-прежнему она поднималась чуть свет и принималась за свое хлопотливое хозяйство. И хотя давно уже провели газ, она, чтобы не беспокоить соседей, керосинку с кухни перенесла в комнату и на нее ставила воду для клея. И пока сестра присматривала за керосинкой, а затем в нужном количестве разводила клей, Анфиса успевала сбегать на улицу и проведать своих подопечных. Дикие голуби, завидев ее, слетались со всех домов. Птицы садились ей на голову, плечи, брали корм из рук, копошились под ногами. Управившись с голубями, бежала к кошкам, которые давно уже поджидали ее под окнами. Следом за ней трусили две-три бездомные собаки. Почетный эскорт из собак и кошек сопровождал ее, когда она шла по переулку.

С цветами им не очень везло. Работу давали от случая к случаю. Был в артели знакомый человек, и работа была у них. Ушел их кормилец на другое место, а с новым нормировщиком общий язык не нашли. Вот и дают им заказ только перед праздниками. Но они и без цветов обходятся. Правильно говорят: хочешь жить — умей вертеться.

И Анфиса Власьевна вертелась похлеще любой белки в колесе. Днем она обегала все магазины в округе, и там, где иная хозяйка выкинет трешницу и ничего не купит, она умудрялась обойтись на два рубля. Эти походы по магазинам ее так выматывали, что к вечеру она еле волочила ноги. А длинные зимние вечера проводила с сестрой. И пусть недуг приковал Наталью на всю жизнь к постели, лишив возможности передвигаться, умом господь ее не обидел. Чаще всего говорили о матери и о Сергее. За долгие годы Анфиса уже сотни раз рассказывала сестре историю своей любви, и каждый раз Наталья печально вздыхала:

— Счастливая ты, Анфиск!

А ей после слов сестры становилось не по себе, словно была ее вина в том, что Наталья инвалид и у нее так неудачно сложилась судьба, и она не испытала той радости, которая выпала на долю Анфисы Власьевны.

Однако в последнее время Наталья стала замечать, что с ее счастливой сестрой творится что-то неладное. Скрывала Анфиса даже от самого близкого человека свою беду. Замучили ее головные боли. Видно, работа на телеграфе дала себя знать. Как-никак, а почти сорок лет прожила она в шуме. Шум не давал ей покоя ни днем, ни ночью. Но все бы это ничего и она как-нибудь снесла и головные боли, и шум, если бы не терзало ее еще и другое. Пустяк, что произошел четверть века назад, обернулся мучением совести. Тогда она не придала этому особого значения, а вот спустя много лет все предстало совершенно в ином свете. И случилась-то сущая ерунда, а обернулось такой неприятностью. Никогда она не думала, что память сотворит с ней злую шутку и выплеснет наружу историю со злосчастными ложками. В свое время за эту глупость она натерпелась страха, но, оказывается, пережитое тогда не идет ни в какое сравнение с теперешними муками…

Ссора с соседкой началась с пустяка. Соседке не понравилось, что Анфиса варила кошкам рыбу, запах от которой распространялся по всей квартире. Слово за слово — и соседка, бой-баба, толкнула Анфису на газовую плиту, и Анфиса неделю пробюллетенила. В суд на соседку не подала, пожалела, да и не умела она долго таить на людей зло, но в отместку, тайком, с кухонного стола обидчицы взяла и спрятала три серебряные ложки, которыми соседка очень дорожила. О своей проделке рассказала сестре, и они вместе посмеялись, представляя, как расстроится Марья, обнаружив пропажу.

Смех обернулся не к добру. Исчезновение ложек так подействовало на соседку, что она слегла. Анфиса испугалась, ей было жалко соседку, но и положить открыто ложки на место она не решилась. Соседка наверняка бы ославила Анфису на весь переулок. Да и нового скандала не миновать. Не зная, как избавиться от ложек, она решила их выбросить. Два дня детально разрабатывала план и, выбрав ненастную погоду, рано утром, когда на улице не было ни одной живой души, Анфиса завернула злополучные ложки в тряпицу и, отойдя от дома несколько кварталов, выбросила их на помойку.

С души точно гора свалилась, но долго она еще не могла успокоиться и, всякий раз встречаясь с соседкой на кухне, отводила глаза. Совесть мучила ее. Но эпизод с ложками забылся, а если и вспоминался, то как недоразумение.

И вот теперь, спустя столько лет, память жестоко отомстила. Ей жить не давали ложки, они лезли на нее из углов, мешали думать о матери. Не испытывала она уже и той радости от общения с животными, хотя и исправно исполняла свои обязанности. Но заметили люди, что подолгу стоит она на одном месте, уставившись неподвижным взглядом на голубей, не замечая их, что-то шепчет про себя.

Одна мысль терзала ее бедную голову: «Анфиса Власьевна — воровка. Да, да, это она — самая что ни на есть преступница, и ее следует давно уже арестовать…» Анфисе Власьевне казалось, что соседка знает о краже ложек, что она с умыслом смотрит на Анфису Власьевну. В такие минуты у нее появлялось желание кинуться на колени перед соседкой и признаться ей в тяжком грехе. Останавливала ее не боязнь предстать перед судом людским, а страх за сестру. Почему-то ей втемяшилось в голову, что ее обязательно посадят за кражу, и она не находила себе покоя от мысли: «На кого я оставлю сестру-инвалида… Пропадет Наталья без меня». Тайком от сестры Анфиса ночами плакала. Не было ей спасения и на улице. Анфисе Власьевне казалось, что все прохожие тыкают на нее пальцем: «Смотрите, люди добрые, вон пошла нечестная женщина…» И она шарахалась от людей, соглашаясь с их мнением. Смущало ее лишь одно: если она такая плохая, то почему люди здороваются с ней. Анфиса Власьевна беспомощно озиралась вокруг и силилась найти в толпе хотя бы одну родственную душу, которая бы открыто, как и она, страдала из-за совершенной подлости. Но все ее усилия были тщетны. Люди спокойно проходили мимо. И неизвестно, сколько бы еще она мучилась, если бы вдруг ее не осенило: «Пойду и проконсультируюсь к юристу…»